Мартин, никогда не читавший газет, действительно ничего об этом не знал; тогда Борн вынул карандашик и подсчитал для встревоженного тестя, что если его участки в Комотовке и Опаржилке стоят круглым счетом сорок тысяч гульденов, дом на Сеноважной площади четыре тысячи, половина дома на Жемчужной, скажем, три тысячи, лошади и парк повозок двадцать тысяч, да в наличности у него шестнадцать тысяч — всего вместе восемьдесят три тысячи, то по новому закону, который сейчас готовится, Мартин заплатит за все это единовременный налог, установленный пока в один и две десятых процента от общей стоимости имущества, примерно тысячу гульденов, конечно, не считая прочих налогов, которые он платил до сей поры.

— Протест против этого нового налога и есть один из главных пунктов программы завтрашнего митинга, — закончил Борн, всовывая карандашик в петельку бумажника, соединенного с записной книжкой, на которой сверкали металлические буковки «Nota bene». — Я сам буду там говорить от нашего торгового общества, от «Меркурия».

— Вы не за один какой-то там «Меркурий» будете говорить, вы и за нас говорите, — сказала растроганная пани Валентина. — Я всегда знала, что вы самоотверженный, благородный человек.

Так в Чехии стало больше двумя оппозиционерами, двумя федералистами, двумя противниками австро-венгерского дуализма. И когда Борн попросил Валентину иногда заглядывать в его магазин, нет ли там каких безобразий в его отсутствие, — она согласилась очень охотно, и результат ее «заглядываний», хоть и нерегулярных, был великолепным.

После первого же раза Борн, вернувшись из трехдневной поездки в Вену, заметил какое-то изменение в магазине. Продавцы как-то странно держались, их приветствия были напряженные, деревянные, и он сразу увидел, что кого-то среди них не хватает.

— А где пан Иозеф? — спросил он о своем любимце, который обычно радостно спешил навстречу, когда хозяин возвращался из поездки.

Иозеф был проворный, симпатичный молодой человек, венский чех, прошедший лучшую торговую школу. Он напоминал Борну его собственное начало у Макса Есселя на Вольцайле, и поэтому Борн дарил ему свое доверие и приязнь, а увидев, что у него и вкус хорош, уполномочил пана Иозефа отбирать и закупать товар.

— Что с ним? Он заболел? — продолжал расспросы Борн, когда продавцы ответили смущенным молчанием на его первый вопрос.

Тогда один из них шепнул:

— Милостивая пани Недобылова его выгнала.

— Он еще не хотел уходить, так она его зонтиком, — прибавил другой. — Мигом выкатился!

Валентина, снова во всем сиреневом — не могла же она ходить в магазин с таким нежным товаром в холщовой блузе и высоких сапогах, в каковых хаживала в Комотовке и на Сеноважной площади, — сидела в его конторе и проверяла счета. За годы своего сотрудничества с Мартином она вполне прилично выучилась считать, в чем ранее была несколько слаба.