Вспомнил он, как давеча после службы в соборе Иоанна подошёл к нему худенький монашек в чёрной рясе и с куколем на голове. Ни малейшего почтения перед князем не испытывал он, заступил путь и принялся громко бросать в лицо обвинения:

— Яко Соломон, живёшь ты! Яко поганин! Наложницу свою, гречанку, в жену возвёл! Живёшь с ею, супругою законною пренебрегаешь! Кайся, грешен бо еси!

Отодвинул Володарь монаха в сторону, но тот не отставал, шёл за ним следом, кричал громко, тыкал в его сторону перстом.

Уже хотел сын Ростислава приказать гридням прогнать его взашей, но стерпел, остановился, повернулся к монашку, промолвил прямо и откровенно:

— Да, грешен я! Да, живу неправедно! Но люба она мне, понимаешь, люба! И что мне делать, как быть?! Ты, что ли, совет дашь?!

Монах немного смешался, но затем решительно ответил:

— Искушение то бесовское! Воротись к супруге и детям, отринь помыслы плотские!

— Пошёл вон! — гневно прикрикнул Володарь на монаха.

Гридни отогнали рясоносца прочь, но после Володарь всё чаще стал задумываться о том, что монах, в сущности, прав. Но сил покинуть Таисию у него не доставало.

...Он долго хмуро, исподлобья смотрел на дорогу, на которой скрылся возок гречанки. Много позже он догадается, что Таисия уехала от него навсегда. И вовсе не в Свиноград держала она свой путь.

Выходит, оказалась она, хрупкая женщина, много страдавшая на своём веку, сильнее, твёрже его, князя, сумела отвергнуть цепкие чары греховной любви. От осознания этого становилось Володарю не по себе. Страдала его гордость, его княжеская честь. Как это так?! И странно, уязвлённое самолюбие одолевало, пересиливало в душе князя прежнее нежное чувство. Или это время, которое незаметно отодвинуло от него былые страсти? Наверное, так. Не раз вспоминал, конечно, сын Ростислава красавицу-гречанку. В веже ли воинской, когда лежал на кошмах, забросив за голову руки и положив рядом с собой харалужную саблю в узорчатых ножнах, или когда проезжай переведя на шаг любимого гнедого скакуна, мимо некогда принадлежащего ей красивого терема на взлобке, возникали перед мысленным взором его картины прошлого. Он, словно наяву, ловил глаза цвета южной ночи, то исполненные доброго лукавства, то злые, сверкающие ненавистью.

Что ж, было, схлынуло, истаяло. Жизнь Володаря продолжалась, но Таисии места в ней более не было.

ГЛАВА 95

ГЛАВА 95

Князь Святополк по привычке вышагивал из угла в угол горницы. Хмуро, искоса взирал он на собравшихся ближних бояр, говорил резко, отрывисто, недовольно кривя уста. Длинная чёрная борода его тряслась в такт движениям.