— Стало быть, прогнал вас с Торчином от себя Мономах? Не хочет воевать Ростиславичей? — спрашивал владетель Киева одноглазого Коницара.

— Обнаглел он вовсе, пёс! — зло процедил боярин.

— Ты о князе такое молвишь! — вспыхнул Святополк. — Тебе ли, жалкого уличанского старосты отпрыску, моего двухродного брата здесь обзывать словами последними?

Коницар испуганно соскользнул с лавки и повалился на колени.

— Прости, княже великий!

— Ладно, прощаю. Впредь себе такого не позволь! — Святополк немного смягчился. — Вот что, боярин. Гляжу я, не выгорит у нас поход на Теребовлю. По-другому содеем. Поезжай-ка ты к ляхам, ко князю Герману. Уговори их напасть на Володаря. Пускай повоюют.

— То к нашей выгоде будет, — встрял в разговор толстобрюхий Путята. — Ослабим ворога нашего.

Святополк угрюмо кивнул, но в сомнении стал перебирать холёными долгими перстами бороду.

Боялся он, боялся кары Господней. После ослепленья Василька частенько простаивал часы на коленях перед образами, клад поклоны. Воевать не любил, новой большой рати не хотел, но шёл, как всегда, на поводу у алчного столичного боярства. То была сила, которую ему не одолеть. Да и без поддержки таких, как Путята, Иванко Козарин, этот вот Коницар, — Святополк знал, — не удержаться ему на киевском отчем столе.

— Заворовал сыновей твой, княже великий. Ярополчич Ярослав не вельми Берестьем доволен. Помнит, как в Луцке сидел. Дань давать отказывается, посланных гобою людей прогнал, ратью грозит, — перевёл разговор на другое дядька Святополка, боярин Перенит, худой старик с широкими седыми усами, бородой лопатой и густо изрезанным морщинами жёлтым скуластым лицом.

Вот дядьке своему Святополк доверял всецело.

— Немедля надо супротив его выступить. Иначе лиха много створит сей петушок младой! — пылко воскликнул один из молодых бояр.

— Верно, — тотчас хором поддержали его Путята, Перенит и Туряк.

Киевский владетель прикусил ус. Что ж, против воли боярства он не пойдёт. Да и возмущал его племянник своими делишками. Не хватало ещё, чтобы среди самых ближних его родичей, внуков Изяслава и Гертруды, начался раздор!

— Воевода Иванко Захариич! Тебе поручаю вести дружину на Берестье! — объявил Святополк строгим голосом.

...В тот же день, забравшись в крытый возок, умчался на Волынь, а оттуда в польский Сандомир одноглазый Коницар. Всю дорогу он, трясясь на ухабах, злобно ругался и проклинал Владимира Мономаха и Ростиславичей. Из-за них разнылась его старая спина. Боль пересиливала тяжкая словно разливающаяся по всему телу ненависть. Покажет он, Коницар, сын старосты на Подоле, этим заносчивым Ростиславичам, где раки зимуют! А потом и до Мономаха как-нибудь доберётся, попомнит ему сказанное на берегу Волги.