– Сокрушаюсь, Господи, всем сердцем моим о всех грехах моих, ибо страшусь потери рая и мук ада, но прежде всего потому, что оскорбила Тебя, моего милостивого и всеблагого Отца и Владыку. Ненавижу все мои грехи и смиренно молю Тебя, помилуй грешную душу мою, в несказанной милости Твоей укрепи меня в решимости покаяться во грехах моих, принять искупление и жить жизнью праведной.

Она ощутила прикосновение к своей макушке: священник благословил ее, затем подхватил под локоть, помогая подняться на ноги.

– Аминь.

Осторожно, словно Бланш была каким-то бесценным и хрупким существом, Видаль повел ее к каменной скамье. Служанки потратили бесчисленные часы, пытаясь оттереть плиты пола, но темные потеки запекшейся крови были по-прежнему видны между трещинами.

– Как вы себя чувствуете, госпожа? – спросил он.

– С вашим появлением – гораздо лучше, монсеньор, – отвечала она, опустив глаза. – Все это время мне так недоставало вашего мудрого наставления.

Бланш позволила ему взять себя за руку.

– Я очень сожалею, что не смог приехать раньше. Подумать только, сколько вам пришлось перенести, – и рядом не было никого, кто поддержал бы вас.

– Я положилась на Господа, – набожно произнесла она. – На все Его воля. То, что Он счел нужным спасти меня и сохранить наше дитя, – это благословение Господне.

Видаль положил руку ей на живот, и младенец в утробе зашевелился. Это ощущение вызывало у Бланш омерзение, но она упивалась той властью, которую оно ей давало. Когда в прошлый раз она носила дитя пятнадцать лет назад, еще сама будучи ребенком, все было совсем по-другому. Разумеется, теперь скрывать свое состояние от него было бы невозможно. Она призналась ему сразу же, как только он приехал в Пивер. Он был нескрываемо горд и едва ли мог бы окружить ее большей заботой. И все равно Бланш испытывала легкое отвращение каждый раз, когда он касался ее.

К ее удивлению, он не выказал никаких опасений относительно ущерба своей репутации. Многие католические священники тайно имели семьи. При условии, что они вели себя тихо, ни у кого не было причин возражать. С другой стороны, Видаля заботил вопрос собственного наследия. Да, он жаждал власти и богатства при жизни, но ему хотелось, чтобы память о нем жила и после того, как его не станет. Сын, наследник его имени, в некотором смысле обеспечил бы ему бессмертие, которого он так страстно желал.

Загвоздка была только в Мину Жубер. Даже если завещание никогда не будет найдено, Бланш прекрасно осознавала, насколько зыбки ее собственные права на родовое поместье Брюйеров. Ребенок, которого она носит, может родиться мертвым или не пережить младенчества. А если на свет появится девочка, титула сеньора Брюйера и Пивера ей не видать.