В этот момент из ванной выскочила Марго. Она была в чёрных кружевных шортиках, а лифчик она сменила на белую маячку, — тонкую хлопчатобумажную ткань протыкали насквозь её безобразно торчащие соски, ко всему прочему, майка была короткая и только-только прикрывала грудь, которая тяжело вздрагивала при каждом её движении.

— Что, ребята, всё бухаете? И радости вам другой нет! — игриво воскликнула она, но в голосе её прозвучала нотка раздражения.

— Да где ж мы пьём-то, Ритуля? — возмутился дядя Ваня. — Мы только опохмеляемся, да разговоры умные ведём.

— Ага, слышала я ваши разговоры из ванной, — подхватила Марго. — Вы только на словах такие герои, а как до дела дойдёт, так в бутылку прячетесь как страусы. Как только в жизни что-то не клеится, сразу же начинаете бухать! Страусы жопаголовые!

— Ритуля, ну что ты такая злая, вечно недовольная? — начал её успокаивать дядя Ваня и даже хотел положить ей руку на бедро, но она оттолкнула его с такой силой, что он чуть не рухнул с табуретки.

Я покатился со смеху, представив себе страуса с лицом Петровича, в семейных труселях и с волосатыми длинными ногами.

— Знаете, сколько у меня было мужиков, которые упивались в уматину, прежде чем доползали до моего тела? Их даже это не прельщает! — орала Марго, грубо хватая себя за лобковую кость.

— Ты, Маргарита, мужиков стервозным характером отпугиваешь. Подавляешь ты мужское начало, а стало быть и желание к тебе. Тут, говорят психологи, всё взаимосвязано. У мужиков вообще всё от мозгов идёт. Так оно, Эдуард? — Он косил на меня рыбьим глазом в поисках поддержки, ёрзал на табурете, натянуто улыбался, а я с удовольствием наблюдал за их перепалкой.

— А ещё эти жилы по всему телу… — продолжал дядя Ваня с благостным видом, словно давал ей путёвку в жизнь. — Баба… она гладкая должна быть, как налим, с жирком, а ты себя диетами извела. Одни бицепсы да трицепсы по всему телу, да мордочка с кулачок. У тебя ноги не ноги, а колотушки какие-то, и вообще…

— Знаешь что, дядя Ваня?! — рубанула она с плеча. — А вали-ка ты, бродяга по жизни, к этой свой Матрёне Сергеевне кондовой… С-сука, шифоньер, обтянутый ситчиком! И никогда здесь больше не появляйся! Подыхать будешь под дверями — не открою!

Петрович, смущённо улыбаясь, встал с табурета и начал пятиться к выходу. Марго налетала на него, как разъярённая чёрная птица, и всё норовила куда-нибудь клюнуть.

Она шипела и свистела, как прохудившийся шланг, и всё никак не могла успокоиться — билась и билась от злости.

В последний момент, перед тем как пулей вылететь на лестничную площадку, Иван Петрович всё-таки успел крикнуть мне, зацепившись ручонками за дверной проём: