Этот случай послужил для меня хорошим уроком, но я не перестал гулять по ночам — я брал с собой молоток или нож. А ещё с тех пор я искал новой встречи с этими демонами — после полуночи уходил на прогулку и шатался как неприкаянный по тёмным пустынным улицам. Ленка однажды спросила: «А может, ты маньяк?» — на что я ей ответил: «Отнюдь, я карающий меч в руках Бога».

В некотором смысле она была правда: моё дикое сердце требовало реванша, и я был просто одержим местью. Мой гнев был сильнее страха и требовал выброса. Он душил меня как петля. Он превратился в навязчивое состояние. Между первой встречей и второй пролегла полоса ночных кошмаров и горьких воспоминаний. Я их слишком долго ждал, чтобы просто так отпустить.

В какой-то момент я свернул в подворотню — через несколько секунд послышались лихие возгласы и гулкий топот. Я мог бы спрятаться в кустах или затаиться в тёмной нише, я мог бы убежать от них, как завещал мой тренер по боксу, но я остался их ждать с распростёртыми объятиями.

Адреналин зашкаливал. В висках упруго пульсировала кровь. Ноги и руки стали ватными. Не было никаких эмоций, кроме всепоглощающего страха. Я смутно помню: на меня набегают зловещие тени, и только лампочка над козырьком подъезда разбрасывает в пространство тусклый свет.

Мышечная память, отшлифованная десятками уличных драк, делает своё дело — сознание накрывает беспросветная кровавая пелена, и ещё долго после этой резни я буду выковыривать из памяти застрявшие в ней осколки.

Они обратно убежали в подворотню, словно плёнку отмотали назад, но кто-то остался лежать на асфальте, корчился и скулил в темноте. Это был молодой пацанчик. На груди у него расползалось большое тёмное пятно. Я опустился на колено и начал вглядываться в его черты: две тёмных впадины вместо глаз, и третья — открытый рот, жадно хватающий воздух, — это уже было не человеческое лицо, а хоккейная маска Джейсона.

— Вызови скорую, братан, — прошептал он, захлёбываясь в крови, заполняющей его легкие.

— Не надо, — ласково прошептал я. — Не надо тебе больше мучиться и мучить других. Спи спокойно, и пускай земля тебе будет пухом.

Он тянул ко мне свою распахнутую пятерню, чувствуя приближение конца.

— Как тебя зовут, сынок? Я помолюсь за тебя.

Он захрипел что-то нечленораздельное, и тогда я…

— Дурачок, отпусти руку. Дурачок… — Я смеялся сквозь слёзы, отрывая его коченеющие пальцы.

Я помню, с каким удивительным упорством его молодое тело цеплялось за жизнь, хотя душа уже давно отлетела. А была ли она — душа?

Я хотел выбросить этот нож от греха подальше, но не смог с ним расстаться: после убийства он превратился для меня в фетиш. Я разобрал его и замочил на несколько дней в керосине. Одежду и обувь спалил во дворе, возле мусорного бака. Потом вернулся домой и лёг рядом с женой под одеяло.