Я не знаю, сколько я проспал — пять минут или целую жизнь, — но проснулся я другим человеком: мир стал совершенно понятным и структурированным, мир стал удобным для проживания. «Бояться смерти так же глупо, как бояться наступления ночи, — подумал я. — А тюрьма — это всего лишь проверка на вшивость… Этакий quest».

В этот момент хлопнула дверь и мимо прошёл капитан Карпухин. Он не обратил на меня никакого внимания, хотя я пристально смотрел ему в лицо, — казалось, он был чем-то озабочен или слишком вымотан. Кепка у него небрежно валялась на затылке, а серый плащ был таким мятым, словно он на нём выспался. В целом у него был крайне неухоженный вид.

— Гражданин начальник! — крикнул я ему в спину.

Он оглянулся и посмотрел на меня недовольным взглядом: ну какого чёрта ты припёрся, что вам всем от меня надо, что вы все ко мне привязались?

— Здравствуйте! — воскликнул я и широко улыбнулся; настроение у меня было очень приподнятое, и я бы даже сказал, шаловливое.

— Н-н-не ожидал так быстро увидеть, — пробормотал Карпухин, опустив ответное приветствие, и взгляд его поплыл в сторону…

— А что такой вид расстроенный, гражданин начальник? Машинка Зингера сломалась?

Он нехотя улыбнулся и выдавил из себя:

— П-п-пройдёмте в кабинет.

Разговор между нами был долгий: старший оперуполномоченный Карпухин буквально уговаривал меня не ломать себе жизнь, удивлялся моему легкомыслию и безотчётному героизму, и всё норовил дотронуться до меня рукой, эдак по-отечески, — при этом выражение лица у него было настолько жалостливое, что мне становилось просто смешно и я откровенно потешался над ним, не выбирая слов и тональности.

— Д-давай ч-чайку п-п-попьём, — предложил он, окончательно зайдя в тупик.

— Спасибо. Не надо… В тюрьме попью… настоящего купеческого… с белым сахарком.

Карпухин пригорюнился: он не ожидал от меня такого упрямства, и было совершенно очевидно, что он не желает садить меня в тюрьму, поскольку ему это было не интересно с финансовой точки зрения. Ему нужны были от меня только деньги: в его понимании это был главный императив правосудия. Если бы я убил его сына, то он, наверно, потребовал бы полмиллиона, не меньше. Я не могу сказать, что Карпухин был плохим человеком, — просто он был продуктом своего времени и той системы, которая его сформировала. Что бандиты, что менты — мы все прошли через девяностые.

— Ну ладно, я, к-к-конечно, п-понимаю, что п-п-п-пятьдесят косарей это м-м-много, — вдруг заговорил он вкрадчивым голоском. — Мы м-м-можем п-п-пересмотреть наше с-с-соглашение… — Он очень сильно заикался, но при этом сохранял благодушный вид; его голубиный кадык дёргался при каждом слове с приставкой.