* * *

В тюрьме Ромео не оставляли романтические грезы. Сидя в одиночной камере, он позволил себе влюбиться в эту американскую девушку, Дороти. Он помнил, как первый раз увидел ее в аэропорту, помнил маленький шрам на ее подбородке. В его грезах она превращалась в нежную, добрую красавицу. Он пытался вспомнить их разговор в последнюю ночь, которую они провели вместе в доме на берегу океана. Теперь ему казалось, что она сразу влюбилась в него. Каждым своим жестом, каждым движением она приглашала его дать ей знак, показать, что он готов принять ее любовь. Он помнил, как она сидела, как смотрела на него огромными синими глазами, как на ее белоснежных щечках вспыхивал румянец. И теперь ругал себя за свою скромность. Он даже не прикоснулся к ее бархатистой коже. Он помнил ее длинные стройные ноги и представлял себе, как они обвивают его шею. Он представлял себе поцелуи, которыми осыпал ее волосы, глаза, гибкое тело.

А потом она возникла перед мысленным взглядом Ромео уже в кандалах, освещенная утренним солнцем, и в ее глазах читались упрек и отчаяние. Грезы его устремлялись в будущее. В тюрьме ей придется сидеть недолго. И она будет его ждать. Его тоже освободят. По амнистии, в обмен на каких-нибудь заложников, а то и просто из христианского милосердия. И тогда он ее найдет.

Но случались ночи, когда его охватывало отчаяние и он думал о предательстве Джабрила. Убийство Терезы Кеннеди не входило в намеченные планы, и в глубине сердца он верил, что никогда не согласился бы на такое. Он чувствовал отвращение к Джабрилу, к собственным идеалам, к своей жизни. Иногда он даже плакал во тьме камеры. Но потом успокаивался и с головой погружался в фантазии, где оставались только он и Дороти. Он знал, что это самообман, он знал, что это слабость, но ничего не мог с собой поделать.

* * *

Франко Себедиччо, спустившегося в тюремную камеру Ромео, тот встретил сардонической улыбкой. Он видел ненависть в глазах похожего на крестьянина пожилого человека, чувствовал его возмущение тем, что выходец из богатой семьи, который мог жить в роскоши, ни в чем себе не отказывая, подался в революционеры. Не укрылось от него и раздражение Себедиччо, вызванное тем, что пристальное внимание к заключенному со стороны международных общественных организаций не позволяло ему держать Ромео в ежовых рукавицах.

Себедиччо заперся в камере с Ромео. Два его телохранителя и представитель начальника тюрьмы могли наблюдать за ними, но не слышали ни единого слова. Старик вроде бы проявлял неслыханную смелость. Но Ромео понимал, что дело в другом: Себедиччо пребывал в полной уверенности, что куда лучше телохранителей его защитит высокий ранг, аура власти. Ромео безмерно презирал таких людей, верящих в торжество закона, скованных буржуазной моралью. Поэтому он безмерно удивился, услышав тихие, небрежно брошенные слова Себедиччо: «Джинджи, ты всем облегчишь жизнь, если покончишь с собой».