– Мой отец ничего мне не дал в жизни и даже своим самоубийством обокрал меня. Смерть была моим единственным выходом.

Себедиччо дослушал пленку до конца. Сначала Ромео позволил матери убедить его встретиться со священником, потом послышались голоса репортеров, которых впустили в кабинет начальника тюрьмы. Тут Себедиччо выключил магнитофон: остальное он видел по телевизору. А то, что ему требовалось, он уже получил.

И при следующей встрече с Ромео Себедиччо даже не пытался скрыть своей радости.

– Джинджи, – воскликнул он, – скоро ты станешь еще более знаменитым! Ходят слухи, что наш новый папа попросит помиловать тебя! Так покажи свою благодарность, поделись интересующей меня информацией.

– Черта с два.

Себедиччо шутливо поклонился:

– Это твое последнее слово, не так ли?

Все складывалось превосходно. Пленка зафиксировала слова Ромео о том, что он подумывал о самоубийстве.

И неделю спустя мир узнал, что убийца папы, Армандо «Ромео» Джинджи, покончил с собой, повесившись в своей камере.

* * *

В Нью-Йорке Энни готовилась к выполнению задания. Она очень серьезно отнеслась к тому, что стала первой женщиной, возглавившей операцию Сотни. И намеревалась сделать все возможное, чтобы добиться успеха.

На двух конспиративных квартирах в Ист-Сайде были созданы запасы еды, оружия, необходимых материалов. Предполагалось, что непосредственные исполнители прибудут в Соединенные Штаты за неделю до намеченной операции и проведут эти дни, не выходя из квартир. Для тех, кто выживет, были подготовлены маршруты отступления, через Мексику и Канаду. Энни планировала задержаться в Америке на несколько месяцев, укрывшись еще на одной конспиративной квартире.

Дел у Энни хватало, однако и оставалось немало свободного времени, которое она тратила на прогулки по городу. Трущобы ее ужаснули, особенно Гарлем. Никогда она не видела более запущенного, более грязного города. Некоторые кварталы выглядели так, словно их накрыло артиллерийским огнем. Толпы бездомных вызывали у нее отвращение, грубость работников сферы обслуживания, ледяная враждебность чиновников и копов возмущали. Все вокруг словно дышало злобой.

И каждой клеткой своего тела Энни ощущала постоянную угрозу. Город напоминал фронт, куда более опасный, чем Сицилия. Если в Сицилии насилие подчинялось жестким, выработанным столетиями законам, то в Нью-Йорке оно могло выплеснуться в любой момент и в любом месте, без видимого повода.

И после одного из дней, особо богатого на неприятности, Энни решила как можно реже выходить на улицу. Во второй половине дня она пошла на американский фильм, пропитанный мужским шовинизмом. Очень ей хотелось встретиться на узкой дорожке с мускулистым героем, чтобы показать ему, как легко отстреливаются яйца.