Он быстренько сложил кое-какие вещи в узелок, привязал его на палку, сунул под мышку ружье и пошел прочь тихо-тихо, как человек, покидающий все, что любил.

Страх перед казнью выгнал его из дома.

Но чем дольше он шел, тем чаще оборачивался и вспоминал о молодой жене.

Он вынул часы и посмотрел на них, посветив на циферблат трубкой, как фонариком.

Известно, что преступники, терзаемые совестью, курят много и с невероятной скоростью. На трубку человека, идущего на казнь, уходит не более четверти часа.

Часы Николя Бютена показывали без каких-то минут три. До проезда дилижанса оставалось еще больше часа.

Тогда Николя поднялся на маленький холмик, с которого был виден хотя и не весь дом в Ла Бом, но огонек в окне мизе Борель.

Там была она, и он должен был навеки расстаться с ней…

Ночь была тиха и прохладна — августовская ночь, в которой дышат уже осенние холода.

Только несколько лягушек проквакало, только трещали вдалеке сверчки, а на темно-синем небосводе сверкали звезды.

Николя Бютен сел на траву, посмотрел на небо, встрепенулся под прохладным ночным ветерком — и вдруг его мятежная душа успокоилась.

Вчера утром он потерял голову: думал, что господину де Венаску не выбраться, а оказалось, что он на свободе.

Потом весь день он бродил по полям, перепугавшись чего-то, вечером вернулся домой, пытался искать покой в вине…

Вино его и подвело: он выдал себя. Но перед кем?

Не перед Стрельцом, не перед жандармом, не перед судьями.

Всего лишь перед свояченицей, которая, конечно, не донесет на него.

Почти все его товарищи погибли, теперь не стало и Ра-бурдена.

Был, правда, еще старик, живший неподалеку отсюда, по кличке Патриарх: он тоже был в банде черных братьев.

Но его никогда никто ни в чем не заподозрил.

Стало быть, он капитана тоже не выдаст.