— Остановите! — И, не дожидаясь, выпрыгнул из саней на ходу, рванулся к ней, стал.

Фирая-ханум, оглядываясь на Фурлетова и смеясь, короткими шажками подбегала к нему. Белые фетровые сапожки были на маленьких крепких ножках Фираи-ханум.

— Говорите сразу… вы догадались, догадались, что я?.. Только правду, правду!…

— Кажется, я почувствовал… а сперва-то подумал — гусар.

— Прекрасно! Я так и буду рассказывать: он выдал мою причуду за гусарскую выходку.

Фурлетов, любезно посмеиваясь, пожал Габдулле руку и позвал пить водку.

— Шибко-то не смущайтесь, — успокоил он, — мы попросту, тут у меня уголок для такого дела. Тащилин Дмитрий Кириллыч, тайный советник, не погнушался. Давай, говорит, еще по одной, да-с!

В каретнике, в чистом, морозно пахнущем закутке, освещенном широким зарешеченным окном, выпили с Фурлетовым по стаканчику и закусили сухой рыбой. Затем вышли, походили кругом кареты. Фирая-ханум, с веселой усталостью махнув рукой, отозвала Габдуллу в сторонку.

— Вы потом осмотрите экипаж, он совершенно великолепный… Алексей Фокич, а Алексей Фокич, мы едем, едем! Да, как договорились, на Евангелистовскую, дом Шакирова. Спасибо вам, голубчик!

Уже выезжая со двора, она повернулась к Габдулле и шепнула с выражением упоительного счастья:

— Я увела этот экипаж из-под носа у губернаторова зятя, так-то!

— Куда мы теперь? — спросил он.

— В «Аркадию», в «Варшаву», да в любой кабачок. Ну, не пугайтесь. Мы поедем ко мне и погреемся чайком.

Как и в прошлую зиму, как год назад, сани остановились около двухэтажного высокого дома с замковыми камнями над верхними окнами, с маленькими нишами — под нижними. Балкончик во втором этаже. Парадный подъезд сбоку фасада. Высокий дощатый забор скрывал все до единой надворные постройки, только клены, росшие во дворе, возвышали над забором заснеженные верхушки.

На звонок выбежала, отворила им и кинулась вверх по крутой лестнице молодая горничная с точеной, как балясина, фигуркой. Наверху, обождав хозяйку с ее гостем, растворила дверь, пропустила их вперед, лукаво-боязливо опуская взгляд. Так же вроде не смея глянуть в лицо хозяйке, помогла ей раздеться и удалилась в полутемную, теплую глубину коридора, приглушенно, но мелодично окликая кого-то и напоминая о самоваре.

Хозяйка провела Габдуллу в просторную, с зелеными люстрами и бархатными портьерами, комнату. Около белой фаянсовой печи стояли два мягких низких кресла и низкий полуовальный столик. Когда расположились в креслах, она попросила серьезно и строго:

— Прочтите молитву, чтобы… я слышала, — и поднесла к лицу сложенные лодочкой узкие белые ладони. — Слава богу, я дома, я здесь, — сказала она, как будто продолжая молитву. — И простите, пожалуйста, мою несерьезную выходку. Пожалуй, карета мне и ни к чему, а? Впрочем, уже заплачено.