Дни потекли унылые, но не горше, чем прежние. С вечера, ложась в постель, он мерз, а ночью просыпался в испарине, душной казалась комната, в коридоре беспрестанно топали и громко разговаривали, иногда принимались стучать в его дверь, он не отзывался.

Он решил сменить надоевшую ему гостиницу. Бахтияров и Галиаскар ходили в другую, смотрели там номер и нашли его подходящим. В тот же час собрались и поехали. Номер и вправду был хорош: паркет, высокий потолок, широкое окно на солнечную сторону. Но он оказался холодным! Габдулла это понял, промучившись всю ночь. Опять появился сухой и болезненный кашель, опять подолгу знобило, он пил горячий чай, глотал аспирин — ничто не помогало. Нельзя было тут оставаться. Еще больше омрачил его настроение разговор с Бахтияровым: ссылаясь на человека, который знался с Кистеневым, Бахтияров как-то очень косвенно, с преизбытком таинственности сказал о жандармском управлении, заинтересовавшемся давнею книгой Габдуллы. Не хватало только встречи с жандармами!

Как бы нечаянная мыслишка о теплой деревенской избе решила дело: он поедет в Училе, к своему дядюшке. Тут же случилась оказия — училинский торговец возвращался с покупками к себе домой.

Деревня жила по неукоснительным законам старозаветного бытования, всякое новое веяние встречалось как чуждое, с подозрительностью и боязнью. Этакий консерватизм напоминал старое, доброе, но уже вышедшее из употребления оружие. А ведь это и было оружие — самообречение на замкнутость, на сохранение самосущной жизни, чего бы это ни стоило, непостижимая терпеливость, с какою люди сносили крепкие удары судьбы, наконец, сильная религиозность.

Но — вот чудеса провидения! — язык будто жил особенной жизнью, он развивался, не коснел и все более становился языком народа, отдельного от других, пусть даже и очень близких ему племен. А в городе, где аристократия выступала за новизну и современный уклад, современную культуру, язык, как ни странно, выглядел дремучим, малопригодным к употреблению. Газеты и журналы старались внедрить в народ некое общее для всех российских мусульман наречие, дабы объединить их. Но деревня хранила и развивала свой язык, который городские эстеты считали простонародным, неизящным, вообще нелитературным. И, пренебрегая живым народным языком, они, по существу, пренебрегали тем немногим, что оставила их народу судьба, — его жизнью, его историей, запечатленной в слове. Чего стоила хотя бы одна поговорка, которую обращают к зазнайке: «А ты никак божественный барашек со звездой?» — поговорка, восходящая к тотемизму. А легенда о Саке и Соке, братьях, превращенных в птиц! А легенда о белом волке!