Последние недели он провел в сильном возбуждении, много и остро писал, бывал несдержан, даже мелочен, умно и зло разил противников, — словом, та ли еще была перепалка! Но бранился-то он со вчерашними друзьями.

В тот день, когда они с Галиаскаром пили чай и разговаривали в номере, Габдулла уже был одушевлен воинственно. Потом они поехали к Фатиху, долго сидели втроем и говорили про то, что мало их остается, верных дружбе, объединенных еще недавно общностью взглядов и единством целей. Иные уехали в Стамбул, навсегда порвав с родиной, иные торговали пером здесь…

Как же незрело наше едва пробуждающееся общество, думал он, сколько в нем смешного, наивного, временами пакостного! Судебный следователь вдруг пишет книгу о нравственности, прачечных дел мастера объявляют себя артистами, какой-нибудь башмачник заделывается соборным муллой, а вчерашний войсковой фельдшер становится доктором, невежды — издателями и редакторами, ловят писателей и тащат к себе в поденщики… Когда-то в своих статьях он увещевал: «Учение — самое острое, самое необходимое оружие в победе истины над ложью, правды над кривдой, благородства над подлостью». Но чалмоносным пастырям и сытым буржуа не нужны школы и гимназии, им нужна какая-то идея объединения  н а ц и и…

Теперь он знал подоплеку разгрома медресе в Иж-Буби. Братья Бобинские, первые претворившие в жизнь идеи новометодников, целых два года были проклинаемы печатью клерикалов. Наиглавнейший святоша Ишми-хазрет писал в своих брошюрах: «В ислам не могут быть внесены никакие изменения, в этом его отличие от христианства, которое способно к изменениям, ибо не является постоянной верой». Такие философствования не могли помешать новометодникам: слишком очевидна была глупость кадимистов. Тогда панисламист Ишми-хазрет обвинил учителей… в панисламистских идеях! Затем перевел на русский язык одну из своих брошюр и послал губернатору. «Суть новометодного обучения в его претензиях на самостоятельность и сопротивление властям. Таковые претензии известны по прокламациям Российской социал-демократической партии». И панисламисты, и социалисты одновременно! Доказательств в панисламизме не нашлось, но учителей обвинили в хранении запрещенной литературы, теперь они содержались в крепости — хватит! — сказал он в тот день. Мы слишком деликатничали со всякой сволочью, надо отвечать ударом на удар.

Первый выпад он сделал по узким националистам. Ну сколько можно жевать одну и ту же жвачку, сколько можно бросать слова на ветер? Ведь оттого, что они изводят горы бумаги, прославляя  н а ц и ю, народ не стал сытей, не стал образованней, не получил ни земли, ни лучших условий на заводах и фабриках. В своем фельетоне он высмеял одного такого щелкопера, издавшего множество книжонок под названиями «Татарский народ», «Татарские девушки», «Татарские башмачки» и бог знает что еще татарское. Несомненно, автора надо отправить в желтый дом, хорошо бы — в  н а ц и о н а л ь н ы й  желтый дом! А вот еще один писака: настрочив патриотических стихов, отправился в ресторан и, увидев татарина, пьющего коньяк из хрустальной рюмки, умиленно промолвил: «Нация отпила из самшитовой чаши!»