— Ну, так что ж, говорите. Я люблю слушать о политике! — проговорил Мултых внезапно упавшим голосом.
Он действительно хотел слушать о политике и желал, чтобы ему попался собеседник, который мог бы многое сказать. Его иногда посещала болезнь отчаяния, чем болели многие белые офицеры.
Граф закурил папиросу и, разыскивая на столе пепельницу, спросил:
— А все же, Олег Васильевич, кто, по-вашему, победит?
— Народ!
— Молчать! — вдруг дико заорал Мултых. Лицо его сделалось страшным. — За такие взгляды… я головы рублю! Я — Мултых! А ты — желторотый дурак!.. Молчать! — Мултых выскочил из кабинета.
Граф прошелся по комнате, сдерживая гнев.
— Вы, кажется, действительно болван, а не одаренный художник! Вы способны только опозорить своего ученого отца! Брата, патриота России! Менять таких родных на мужичью диктатуру… Вы цепляетесь за революцию, как злая собака за хвост лошади… Поймите это! Мы тоже знаем, что такое революция. — Он сердито бросил недокуренную папиросу и возбуждённо продолжал: — Будем откровенны. У большевиков есть своя наука, программа, своя большевистская идеология. Наконец, у них есть даже прошлое. Они боролись с царизмом. Были в подполье. У них кое-что есть… Ну, а у вас, у вас что есть? Вы, потомственный интеллигент, с чем вы к ним лезете? Ваш брат — офицер, он знает, что ему надо… Но вы?.. Вы круглый дурак!
— Не оскорбляйте меня! — сказал Олег.
— Дурак… еще раз говорю вам.
— Ну, а вы… невежда!
Тернов подскочил к Олегу, ударил наотмашь браунингом в лицо.
— Это все, что осталось у вас от вашей культуры… и графского звания! — гневно закричал Олег.
В кабинет вскочил разъяренный Мултых с тремя казаками.
— Взять!
Вперед вышел огромный, уже в летах казак в черной кубанке. Он вскинул руку и, моргая маленькими, заплывшими жиром глазками, пробасил:
— Слушаю, господин ротмистр!
— Двадцать пять крепких плетей для внушения господину художнику! — приказал Мултых. — Будешь бить сам!
— Слушаюсь, — козырнул казак и шагнул к побледневшему юноше,
— Будьте добры, прибавьте еще двадцать пять и моих, — сказал граф.