— Как с моей просьбой? — нарушил наконец молчание Кравчинский. — Нашлось что-нибудь?

— Ты о жилье?

— Да.

— Поживешь пока у меня, — ответил Чайковский. — В тесноте, да не в обиде.

— Спасибо. Только зачем вам лишнее беспокойство, если можно что-то подыскать. Мне хотелось бы, коль вы так любезны и уделяете мне время, сразу же уладить с жильем.

Чайковский сказал что-то невнятное.

— Чтобы к этому больше не возвращаться, — добавил Сергей.

— Тогда, по всей видимости... — растягивая слова, проговорил Чайковский, — нам надо ехать на окраину, в центре ничего не найдем.

— Не беда, — сказал Сергей. — Окраина так окраина. Как туда добраться?

— Наймем извозчика. Я сейчас, подожди минутку. — Чайковский прошел за угол и вскоре вернулся на кабриолете.

Около часа петляли они по улицам и закоулкам, пока не оказались на окраине Лондона.

— Хаверсток Хилл, — сказал Чайковский. — Что-то вроде Выборгской стороны в Петербурге, рабочий поселок.

— Для начала хорошо, — успокоительно молвил Сергей.

Отпустили извозчика и двинулись пешком по широкой, просторной улице, по обеим сторонам усаженной низенькими деревянными и каменными домиками. Ни палисадников, ни ухоженных двориков. Даже не слышалось детских голосов...

— Район молодой, недавно начал заселяться, — пояснял Чайковский. — Удобств мало.

— Как раз по моим деньгам, — согласился Кравчинский. — Главное, завоевать плацдарм.

Состояние угнетенности и тревожной неизвестности, не оставлявшее его на протяжении длинного, полного опасностей и всевозможных неожиданностей пути, как будто отступило перед надежностью новой обстановки. Как только Сергей вступил на эту землю, он ощутил, как на его сердце становится легче. Это чувство разрасталось в нем по мере движения кабриолета, который медленно катил улицами огромного города. Такое постепенное душевное облегчение он испытал однажды, когда, после длительного сидения в «Санта Марии», измученный заключением и ожиданием приговора, который висел над ними, недавними повстанцами, он вырвался наконец на волю и возвращался к своим, в Женеву. Не домой — лишь к своим, к товарищам, друзьям. Тогда, помнится, также исчезло ощущение опасности, не думалось об арестах и преследованиях — просто хотелось наслаждаться свободой, пьянеть от чувства независимости, возможности распоряжаться самим собой.

— Сюда и заходить незачем, — кивал на приземистые деревянные лачуги Чайковский. — Теснота ужасающая.