I
I
I
Над Лондоном висел черный туман. Десятки заводских и фабричных труб, малых и больших, ближних и совсем далеких, едва угадывавшихся на горизонте, неустанно выбрасывали в небо густой дым; увлажненный моросью, он не расходился, не рассеивался — его огромные, длинные шлейфы слегка покачивались над городом, окутывали его в мглистый траур.
На палубе парохода, медленно петлявшего между бакенами по Темзе, стоял Кравчинский и с тревогой всматривался в берега чужой земли, которая отныне должна была стать ему близкой, почти родной. Как встретит она его? Даст ли ожидаемый приют? Найдет ли он здесь верных друзей, товарищей, единомышленников?..
Пароход причалил, и, спускаясь по трапу, Сергей заметил среди встречавших высокую фигуру Николая Чайковского. Сердце наполнилось радостью: «Все же пришел».
— Ну, здорово, здорово, казак, — обнимая, целовал Сергея Чайковский. — Как ехалось? Не укачало? Впрочем, ты выносливый. Мечешься по Европе, как метеор.
— Беда гоняет, не дает засиживаться. А мог бы, пожалуй, и засесть, если бы не префект Женевы. Представьте себе — и среди них есть люди. Предупредил, что швейцарские власти согласились выдать меня русским властям.
— Это еще что за новости?!
— То-то же... Вот и вынужден был бежать. А в Париже, сами знаете, полно русской агентуры, там долго не продержишься — либо выдадут, либо засадят, как Кропоткина.
— Хорошо, что все обошлось, — сказал Чайковский. — Как Фанни Марковна?
— Осталась в Женеве. Раздобуду денег, вышлю ей, тогда и приедет.
— Вечная проблема для эмигранта — деньги! Я здесь перебиваюсь уроками. Обучаю русскому языку, истории. Ужасно скучно и надоедает! Кстати, твоя статья в «Контемпорари» по поводу сбора средств в фонд Красного Креста «Народной воли» кое-кого пробудила.
— Кое-кого, — в раздумье проговорил Кравчинский. — Этого мало.
Первые минуты встречи прошли, и собеседники примолкли. Неторопливо двигались по влажной от тумана и невидимых брызг, долетавших с реки, мостовой, не решаясь говорить о главном.