— Гайндман в этом издании свой человек... — Энгельс болезненно скривился, выпил какую-то жидкость, стоявшую в стакане рядом, на столе. Было видно, что ему трудно говорить.

— Ничего, — понял его мысль Степняк, — я докажу им, что это ложь, клевета, что мы, эмигранты, солидарны с международным социалистическим движением. Гайндман, видимо, рассчитывает на мое молчание, на то, что я не осмелюсь выступать против такого авторитета, но я это сделаю, выступлю. Не в «Джастис», так в другом издании.

Энгельс подошел к нему, слегка пожал руку.

— Прекрасно, гражданин, — проговорил хриплым голосом, — это большое счастье, что ваше революционное движение имеет таких борцов, как вы, Плеханов, Лопатин. Можно быть уверенным, что вы не пустите движения на самотек, не отдадите на поругание славолюбцам и оппортунистам.

— Спасибо, — поблагодарил Степняк. — Сегодняшний прецедент действительно поучителен для меня. Он мне раскрыл, раскрыл кое-что новое. Мы будем использовать каждую малейшую возможность, чтобы продемонстрировать свою солидарность с пролетариями всего мира. Думаю, было бы целесообразно, чтобы следующее извещение о конгрессе подписала от России группа товарищей: Плеханов, Засулич, Аксельрод... Я с ними согласовал. И Лавров присоединится. Ведь он там, в Париже. Пусть враги наши не думают, что у нас нет единства.

Энгельс по-дружески обнял Степняка.

Конгресс начался, как и предполагалось, 15 июля в Париже. Ни Энгельс, ни Степняк туда не поехали. Первый очень плохо себя чувствовал, второй накануне получил предостережение о возможном аресте и выдаче его царским властям. Ни для кого уже не было тайной, что убийство Мезенцева дело рук Кравчинского, что он проживает в Лондоне под вымышленной фамилией Степняк. Жандармы, разумеется, не теряли надежды схватить и по-своему расправиться с Кравчинским. Кроме этой были и другие важные причины, удержавшие Сергея Михайловича от поездки, среди них его нелюбовь к массовой полемике.

Впрочем, как бы там ни было, и Энгельс, и Степняк пристально следили за ходом конгресса. Из писем и газет они знали, что открытие его прошло торжественно — зал был украшен флагами и цветами, бывшие коммунары принесли с собой сохранившиеся боевые знамена, каждый делегат имел на груди красную гвоздику — эмблему Коммуны...

Степняка интересовали женевцы. Он уже знал, что Плеханов, Засулич, Аксельрод поехали в Париж, что там к ним примкнул Лавров. Как выступит Жорж? Какой резонанс будет иметь его речь? Это немаловажно. За работой конгресса следят все — друзья и враги. Голос Плеханова — это голос борцов, живых и мертвых. Его услышат. Сквозь каменные стены парижского дворца он донесется до Петербурга, в Сибирь, на Украину, зажжет сердца тысяч и тысяч... Только бы не помешала Жоржу болезнь.