А еще спустя неделю Сергей Михайлович держал в руках извещение организационной комиссии, где среди многих подписей стояла: «Степняк — от России».

Друзья поздравляли Степняка. Лишь он смотрел на все спокойно, даже несколько скептически, его более всего занимали сейчас книги. Написанные им и не написанные. Вскоре должна была выйти в свет «Карьера нигилиста», а в голове множество новых планов, сюжетов, образов; они переплетались, смешивались, творили обособленно никому не подвластный, свой мир; он жил в нем, в этом мире, лишь временами вырываясь для выполнения каких-либо иных работ.

Однако так только казалось. Достаточно было зазвучать в этом привычном житейском хоре другой ноте, как Степняк настораживался, напрягался, готовый не колеблясь броситься в водоворот борьбы. Стоило Гайндману написать в «Джастис», утверждая, что будто бы подписи Степняка и Парнелла поставлены в извещении без их согласия, как Сергей Михайлович сразу же ударил в набат. Он уже знал эти приемы, знал, что оппортунисты не пренебрегали ничем в своем стремлении опорочить конгресс, опорочить участников пролетарского форума.

Не теряя ни минуты, Степняк написал Элеоноре письмо, в котором уверяет, что остается на прежних позициях относительно утверждений Гайндмана — считает, что это враждебный поклеп, и просит передать его мнение членам организационной комиссии. В тот же день он посетил Энгельса.

— Ну что, колесница истории зацепила и вас? — здороваясь, проговорил Фридрих Карлович.

— От Гайндмана до истории — как от земли до неба, — ответил Степняк. — Не пойму одного, не укладывается в моем сознании: как уважающий себя человек может прибегать к таким гнусным методам? Бывают споры, но так откровенно, так беспардонно лгать...

— Ничего удивительного.. Гайндман чувствует свое поражение, поэтому и хватается за что попало. Это вспышка бессильной злобы, — продолжал Энгельс. — А вы, Сергей, молодец! Мне иногда казалось, что вы охладели к настоящей борьбе, очень уж увлеклись своими романами.

— А сейчас? — спросил Степняк.

— Сегодняшний инцидент убеждает в противном. В вашей груди еще не погас огонь.

— Он и не погаснет, Генерал, пока там бьется сердце.

— Уверен, что так. Однако, я уже, кажется, говорил: быть политиком вне политики...

— ...невозможно, — опередил его Сергей Михайлович.

— Да, невозможно. Это аксиома, истина, не требующая доказательств. — Энгельс вдруг спросил: — Что вы думаете делать?

— Я написал Тусси, вот письмо. — Степняк протянул Энгельсу сложенный вчетверо лист бумаги. — А завтра пойду в «Джастис», отдам опровержение.