— А вы неплохо устроились, господа эмигранты, — полушутя заметил Аксельрод. — Особнячок, садик... Очень даже неплохо.

— Теперь хоть на что-то похоже, — сказала Фанни Марковна. — А когда вселялись сюда, особнячок этот был развалюшкой.

— Все мои гонорары здесь, — добавил Степняк. — Плюс вот эти руки, — показал большие огрубелые ладони. — Пригодилось и плотничество, и слесарничество, и сапожничество. Правду говорят: учись — на старости как находка будет...

Фанни Марковна прибирала со стола.

— Эх, мы, казаки, бутылку шампанского не осилили, — сказал Сергей Михайлович.

— Помните, как собирались у Малиновской? — спросил вдруг Плеханов. — Миска огурцов, буханка хлеба...

— Бывало, кто-то и вино приносил, — добавил Сергей Михайлович. — Счастливая юность! Сколько нас было! А ныне — одних уже нет...

— А те, что есть, разбрелись, — сказал Плеханов. — Кто анархизму молится, кто лекциями или уроками пробавляется... Все дальше от борьбы, от политики...

— Так и живем, — вздохнул Аксельрод.

— Во все времена, в больших и малых делах, одни шли впереди, другие отставали, случались и попутчики, — сказал Степняк. — Такова закономерность.

— И все же досадно, — заметил Плеханов, — нас здесь горстка, кучка малая, а мы все еще колеблемся, не можем поладить. Давно назрела необходимость объединиться.

— Верно, Жорж, но на какой основе? — спросил Сергей.

— На марксистской. Это единственная основа. Теория Маркса вывела нас из лабиринта противоречий, в которых билась наша мысль под влиянием Бакунина.

— Всем вам Бакунин в зубах навяз.

— Потому и навяз, Сергей. И Лавров, и Кропоткин, и другие до сих пор не вылущат его из себя.

— Бакунин — утренняя заря русской революции.

— К сожалению, Сергей, свет этой зари многих ослепил. И хотите вы этого или нет, а бакунинский анархизм до сих пор выпирает из всех ваших писаний. Ваши портреты и статьи — не что иное, как оды террору и террористам.

— Договорились, — отозвался Аксельрод. — И стоило ехать в такую даль, чтобы портить друг другу нервы.

— Ничего, Павел, — спокойно ответил Степняк, — чему быть, того не миновать.

— Простите, — извинялся Плеханов, — я не считаю обидой, когда друзья говорят один другому правду.