— Правда. Энгельс не раз спасал его семью чуть ли не от голодной смерти.

— Откуда вам известны такие подробности, мисс Буль? — поинтересовался Плеханов.

Девушка взглянула на него.

— Знакомая рассказывала, Шарлотта Вильсон. Она социалистка, Сергей Михайлович ее знает.

— Кого только он не знает! — полушутя проговорил Плеханов. — За эти дни, Лилли, я убедился, что наш друг пользуется в Лондоне неограниченной популярностью.

— Не делая, однако, ради этого и малейшего усилия, — заметил Степняк. — Просто кокни, то есть настоящие лондонцы, любят сенсации. Одной из них был мой приезд. Приезд, как они пишут, «апостола нигилизма». Члены парламента, предприниматели, коммерсанты стремятся завязать со мной отношения. Не понимаю только, зачем им это.

— Все для той же сенсации, — сказал Плеханов. — Представьте себе рядом двух людей, предположим, лорда Гаррисона и нигилиста Степняка. Занимательно?

— Конечно.

— Первые год-два, — добавила Фанни Марковна, — у Сергея отбоя не было от этих приглашений. Что ни день, то открытка или письмо...

— И что же, везде успевали, Сергей? — спросил Плеханов.

— Когда как. Слава, как женщина, требует внимания.

...Разговаривая, непринужденно переходя от одной темы к другой, проблуждали до самого вечера. Головы гудели от впечатлений, мыслей, ощущений.

В один из дней они все же собрались — эмигранты из далекой и такой близкой отчизны. Среди них не было многих, шедших когда-то рядом, не было тех, кому более всего хотелось бы сейчас крепко пожать руки. Кто отошел навсегда, кто еще существовал — на каторге, в казематах...

Когда-то, на заре своей тревожной юности, они мечтали перестроить мир, избавить его от нищеты и гнета и отдавали во имя этого весь жар своих сердец, знания и таланты: рискуя жизнью, они бесстрашно бросились на штурм деспотизма, терпели неудачи, несли потери, но никогда не раскаивались.

Переделать мир им не удалось, их судьбой стала эмиграция. Однако и здесь, за чужими горами, реками и морями, они не утратят надежды.

— Сколько же времени мы не виделись? — задумчиво спросил Плеханов, оглядывая немногочисленных друзей. — С вами, — обратился к Чайковскому, — лет, вероятно, пятнадцать, а с вами, Петр Алекесевич, хотя и поменьше, но все же очень давно.

— Давно, — проговорил Кропоткин.

Фанни Марковна подавала чай.

— Давно, Жорж, — повторил Кропоткин. — Кажется, прошла вечность.