Проклятье!.. Как можно торговать своей совестью?..

Царские власти давят и давят на Швейцарию — Засулич предложено покинуть страну, это же грозит и Плеханову... А вот Драгоманов, кажется, улучшил свое положение — он переехал в Софию, где ему предоставили должность профессора университета.

Страшно подумать, что творится на Каре, в каторжной тюрьме. Даже самые скупые вести, пересланные ему, Кравчинскому, из Парижа Лавровым, потрясают своей трагичностью и безвыходностью положения политических заключенных. Массовые самоубийства как протест против издевательств, попрания элементарных человеческих прав.

Об этом нельзя молчать! Об этом должен знать мир... Скорее бы создать Общество! Организовать журнал, газету! Независимо ни от кого печататься, разоблачать, третировать коронованных деспотов.

Степняк работает одержимо, до изнеможения. Днем — встречи, хождения по редакциям, ночью — писание. Он рассылает десятки писем, контролирует печатание обращения... И склоняет Уотсона быть председателем Общества... Одному ему уже не под силу, и он просит Лилли — она только что вернулась после отдыха, значительно окрепла, — просит ее участия. Булочка с радостью соглашается. Частенько, засидевшись допоздна, девушка остается и ночевать, и тогда чуть ли не всю ночь горит в кабинете свет, ведутся разговоры. Лилли уже который раз вспоминает, как ей удалось склонить на свою сторону Джона Фалька, мелкого предпринимателя, у которого отдыхала, и как тот, проникнувшись симпатиями к революционерам, приобрел для незнакомой ему Пашеты Карауловой набор медицинских инструментов — теперь надо думать, как переправить их в Сибирь.

— Через Лаврова, через Париж, дорогая Лилли, — советовал Степняк. — Он у нас, можно сказать, самый легальный, почти вне подозрения. Свяжитесь с ним, объясните, он уладит. Ах, да, все собираюсь вам сказать: очень мне нравятся ваши описания природы. Вы непременно должны попробовать свои силы в художественном творчестве.

— Вы уже советовали, Сергей Михайлович, — улыбаясь, отвечала Лилли. — Только куда мне с моими упражнениями? Жизни я не знаю, опыта никакого нет. Вы пишете — дух захватывает. Если бы я смогла так...

— Вы умеете схватить и передать характер природы, Лилли, — продолжал Степняк. — Уверяю, это не так просто и не каждый может, это дает мне основание надеяться на то, что вам будут под силу изображения и человеческих характеров. Попытайтесь.

— Чьи же характеры показать, Сергей Михайлович? — допытывалась, хотя в глубине ее души давно уже бродила тайная мысль: написать о нем, о его товарищах, единомышленниках. Это так впечатляет, так ранит сердце — их подвиги, их смерть и это непрерывное горение...