Долго ходил по кабинету, курил одну папиросу за другой. Голова шла кругом. Молодец Феликс!..

Однако... однако что он завтра скажет с трибуны? Он, эмигрант, изгнанник, нашедший прибежище в этом далеком туманном городе, среди этих людей. Они будут ждать его слова, его мнения — что он им скажет? Повторять уже известное, рассказывать об ужасах, которые несет с собой царизм?.. Или, может быть, о друзьях, о своих товарищах, соратниках?..

Шумел за окнами ветер, вскрикивали маневровые паровозы на железнодорожной станции, слегка поскрипывали под ногами половицы, словно вздыхали. Сергей Михайлович расстегнул воротник, снял ботинки и привычно сунул ноги в домашние туфли, взял новую папиросу, но не раскуривал ее, мял в пальцах. Гулко стучало в висках, ныло где-то под левой лопаткой. Это же, кажется, во второй или в третий раз появляется такая боль — тупая, длительная, ноющая. Сердце. Жена запрещает ему ночные сидения... А когда писать, читать, думать? Дни наступали какие-то нервные, стремительные... И все отражается на нем, на сердце, оно все должно почувствовать, на все отозваться...

Так о чем же завтра говорить? С импровизированной трибуны, перед тысячами людей, которые придут послушать, принесут свою любовь, свою ненависть... и готовность защищать собственные потребности. О чем?.. В мире существует одно, что объединяет народы, — дружба и братство. Это сила, которая объединяет русского и украинца, француза и англичанина, немца, поляка, американца, датчанина... За такое единство боролся Маркс, это чувство освящено кровью коммунаров Парижа... Без такого объединения нечего и говорить о победе над тиранией.

...На рассвете он прилег и мгновенно заснул. Но, показалось, сразу же и проснулся — будто кто-то дернул его за рукав. Был уже восьмой час утра, за окнами серело, на станции усилилось движение. «Вставать! Время!» — сам себе приказал Сергей Михайлович и приподнялся на постели. Жены не было. На спинке стула висел отглаженный костюм, а поверх него белела чистая, слегка накрахмаленная сорочка.

«Крепко же я сплю, — улыбнулся Степняк. — Хоть из пушек пали».

Часа через полтора он уже был в центре города. Моросило. Резкие порывы ветра неприятно били в лицо, рвали полы плаща. Степняк поднял воротник, невольно втянул голову в плечи. «И все же погода препротивная, — подумалось ему. — Генералу лучше бы не показываться на улице, как он думает выступать?»

Сергей Михайлович торопился в Гайд-парк. Несмотря на ранний час, непогоду, туда стекались колонны рабочих. С оркестрами, красными знаменами, транспарантами. У Степняка даже дух перехватило.