* * *

Целую неделю я, вялый и безучастный, тащился по дорогам между Аврамом и Роко. Расстроенный моим горем, пес жался ко мне, чтобы хоть немного поделиться своей силой, и тыкался мокрым носом в мою ладонь. Увы, теперь ничто не трогало меня, ни он, ни Аврам. Я существовал, уединившись в невидимой скорлупе, отделявшей меня от всего мира. На все вопросы я бормотал только «да» или «нет» и не поднимал взгляда от тропок, по которым мы проходили. Вселенная заканчивалась у моих ног. Я брел с ощущением, что топчусь на месте.

В прежние времена, в течение месяцев непрерывных скитаний, на далеком горизонте постоянно маячило лицо Нуры, и я шел вперед только ради того, чтобы приблизиться к нему. Теперь горизонт стал всего лишь горизонтом, пространством, где я больше ничего не видел, где больше и нечего было видеть. Никакого зова извне, никакого желания во мне. Пустота. Я передвигался, подчиняясь чужой воле.

Несколько раз на ночном привале, склонившись над огнем, Аврам упоминал Сару, встречи с которой не мог дождаться. Я замыкался в себе. Из уважения я давал ему излить душу, но не слушал его, стараясь зацепиться мыслью за что-то другое. Это было опасное упражнение, которое частенько приводило к тому, что я про себя начинал напевать какие-то гимны.

Когда угли догорали, я уходил от костра, прятался в темноте и, свернувшись калачиком, подгребал поближе то, что досталось мне от Нуры: своего пса и гребень. Первого я прижимал к себе, второй стискивал в руке. Я с печалью осознавал, что мне следует чаще прикасаться к ним: однажды пес умрет от старости, а гребень потеряется или сломается, и тогда от Нуры у меня не останется ничего. Меня переполняло отчаяние, и в ожидании сна, который избавит меня от дум, я порой плакал навзрыд.

Как-то утром Аврам воскликнул:

– Пришли!

Мы поднялись на вершину холма. Внизу, в долине простирались луга, где, насколько хватало глаз, паслись животные и стояли шатры. На первом плане, подвернув платья до смуглых бедер, женщины мыли в ручье белье. По мере того как мы спускались, становились видны поля, поросшие сочной травой, которую щипали овцы; мальчишки бегали среди коз, а под сенью кустов что-то вырезывали из дерева старики.

Аврам приветствовал соплеменников, те прерывали свои труды, чтобы, смеясь, ответить ему. Их искренняя радость растрогала меня. За Аврамом возникала волна ликования. Я подмечал в его народе те же чувства, что этот человек вызывал у меня самого; наконец-то поймав себя на этом соображении, я порадовался, что положился на его мудрость и воодушевление.