– Только бы она не двигалась! Ей нельзя.

– Успокойся. Агарь не больна, она просто беременна.

Мое замечание вновь погрузило Нуру в размышления. Она вздрогнула и поплотнее закуталась в шаль.

– Иногда по вечерам так холодно, – вздохнула она.

Глухая ночь пахла навозом, одуванчиками, мятой, бычьим потом и возбужденным козлом, а жара, вопреки ощущениям Нуры, не спадала.

– Да, – прошептала она. – Конечно, такова цена…

– Цена чего?

– Цена, которую следует заплатить за дар. Аврам сделал Агари ребенка, это заняло всего несколько дней. А меня он не оплодотворил за шесть лет. Почему другим это так легко, а для меня так трудно? Это из-за молнии…

– Я не понимаю…

– Нет смерти, нет и рождения…

В подобных рассуждениях Нура приближалась к своему отцу Тибору. Тот, когда мы бродили по высокоствольным лесам, где молодая поросль соседствовала с гнилью, любил подчеркнуть замысел природы: для существования вида необходимо, чтобы люди плодились, а затем исчезали; жизнь зарождается из разложения; смерть не противится существованию, она ему служит.

Продрогшая Нура продолжала:

– Жизнь – это не подарок, который хранят или возвращают, – это дар, который передают. Я постоянно ощущаю желание родить, некий зов, который таится в глубине моего сердца, в моем чреве. Так ведь нет! У меня никогда не получится.

– Подожди, Нура, потерпи немного!

– Ну посуди сам, Ноам! Люди умирают, потому что живут. А мы с тобой не умрем никогда. Вот я тебя и спрашиваю: а живые ли мы? По-настоящему ли мы живые?

Чтобы видеть меня, она отступила на шаг. Ее бледное лицо светилось в темноте. По щекам, вискам и шее пробегали мелкие судороги. Голос шел из пересохшего горла.

– Мы получили не дар, Ноам, а отраву. Наихудшую! Ту, что терзает бесконечно, ту, от которой невозможно освободиться. Яд, который отравляет, но не убивает.

Она еще отодвинулась.

– Бессмертие даже не убьет нас.