– Сара, ты забыла, что я люблю тебя?

– Я тоже тебя люблю, Аврам, иначе где бы я нашла смелость отступиться? Я хочу, чтобы ты был счастлив. А ты будешь счастлив, только став главой рода. Сделай Агари ребенка.

Аврам в растерянности посмотрел на молодую женщину, та в ужасе уставилась в пол. Аврам обратился ко мне:

– Что ты об этом думаешь, Нарам-Син?

Теперь мне слишком явно были видны все расставленные Нурой ловушки: одна для Аврама, чтобы опровергнуть его бесплодие; вторая для Агари, которую она подкупила своими подарками, и знала, что та влюблена в ее мужа; третья для меня, не смеющего, не выдав себя, предупредить, что Нура на протяжении многих десятилетий никогда не знала беременности. Она всеми нами манипулировала.

– Так что? – упорствовал Аврам.

От моих слов зависело развитие событий. Агарь не меньше, чем Аврам, ждала моего ответа.

– Нет ничего более возвышенного, чем жертва, принесенная ради благородного дела. Я догадываюсь, что здесь собрались четыре человека, готовых на самопожертвование. Сара решительно настроена забыть свою ревность, Агарь согласна поступиться своей зарождающейся любовью, я тоже. А ты, Аврам? Ты готов?

– Как сказать! – склонив голову, тихо проговорил он[65].

Нет смысла продолжать этот рассказ; слишком сильные страсти бушевали в наших умах. Чтобы скрыть свои мысли, все мы в смущении опустили глаза. И поспешно разошлись.

Покидая шатер, я бросил взгляд на участников этих невероятных переговоров и неожиданно осознал, как сильно ошибался, полагая, что мы все одинаково страдаем от этой тяжкой самоотверженности. Какая наивность с моей стороны!

Потому что если Аврам был подавлен, Агарь уже смотрела на него, стараясь вновь обрести былые чувства, а Нура явно торжествовала победу: ей удалось отстранить меня от своей служанки.

Проходя мимо нее, я сквозь зубы пробормотал:

– Чтобы быть абсолютно счастливой, тебе необходимо, чтобы я был несчастен?

Она улыбнулась.

* * *

Ликование Сары быстро улетучилось: ее обрадовало, что она смогла разлучить меня с Агарью, но обеспокоило, что она толкнула Аврама в объятия другой. Впрочем, вождь пастухов повел себя достойно. Стараясь не задеть ничьих чувств, он уединялся с Агарью в поставленном поодаль шатре, оставался там короткое время, а потом проводил дни и ночи со своей супругой, будто ничего не изменилось. По отношению же к потерпевшим, к Саре и ко мне, он проявлял повышенное внимание.

Мне не удавалось узнать, как проходят любовные встречи Агари и Аврама. Он, казалось, находился при исполнении служебных обязанностей, по ней вообще ничего невозможно было понять. Вот почему я проецировал на них свои воспоминания о наших объятиях, поцелуях и головокружениях, представляя себе Аврама, взволнованного ее сладостными стонами, обмороками при малейшей ласке и блаженством ее оргазмов, когда любовные конвульсии приводили ее к потере сознания – мощная реакция Агари делала честь любовнику.