Он расслабился, несмотря на приступы боли. Что он ведал о предстоящем ему? Казалось, даже страдая, он дистанцировался от своего страдания. Его глаза уверяли меня, что мучения затрагивают лишь оболочку, а в душе царит радость. Я протянул руку к его морде, как нередко делал прежде, и он сдавил ее зубами – его обычный ответ. Его собачий поцелуй. Вдруг он прикусил ее сильнее, глубоко вздохнул – и это был конец.

Конец.

Я еще долго лежал возле его хрупкого тельца, не соглашаясь принять эту смерть. Он по-прежнему внушал мне такую нежность. Невозможно, чтобы вмиг улетучилось столько любви…

Когда я доплелся к главным воротам с моей мертвой собакой на руках, все увидели, как велико мое горе. В этом всеохватном опустошении, на обломках целого города, когда только что погибли тысячи людей, никто не счел, что потеря одной собаки не так уж значительна и что охватившая меня печаль выглядит смешной. Подошли помощники Авраама, готовые подхватить Роко; они смотрели на него с благоговением. Отдать ему почести было то же, что выказать уважение мне.

Растроганная Нура приникла к Аврааму и шепнула ему, чтобы он вмешался. Я услышал звучный и властный, умиротворивший меня голос вождя:

– Я сам вырою ему могилу.

Обычно хоронили лишь людей, но Роко заслужил репутацию личности. Авраам раздобыл заступ и стал копать яму.

Подошла Нура. Притянула к себе мою голову, прижалась к моему плечу. Холодный пес был зажат между нашими теплыми животами. Роко был нашим ребенком, которого она когда-то подарила мне. Нашим мертвым ребенком. Не в силах сдержаться, я заплакал.

С этой раной открылись и прежние. Роко всегда говорил лишь с моим сердцем, вот и теперь он разрушал его внутренние баррикады: воскресли все мои мертвецы, и я вновь их оплакивал. Мина, Тина, Хам… Среди них лучились и светлые лица Елены и Барака, матери и дяди. Догадывалась ли о том Нура? Она обняла меня.

Помощники Авраама отвернулись. Только Кубаба смотрела на нас во все глаза, на Нуру, на меня и на нашего пса; но в ее взгляде было столько любви и воспоминаний, что он меня не смутил.

* * *

Над всяким человеческим творением витает тень разрушения. Бавелю страшиться было уже нечего. Под пылающим солнцем он погрузился во тьму.

– Оставим его как есть, – объявила Кубаба. – Пусть Бавель, обращенный в пыль, внушает отвращение тем, кому вздумается ему подражать. Он послужит свидетельством того, что высокомерие обернется против высокомерного. Он расскажет о том, что для вознесшегося слишком высоко падение будет жестким. Пусть это будет поучительная развалина.