— Да я не помню даже, как она начиналась, — сказал он. Ему хотелось спросить Кая, разоблачал ли тот Чжу Ли, — но он не мог заставить себя произнести эти слова. И действительно, все ведь разоблачали друг друга, чтобы спастись самим — даже Папаша Лютня, даже его собственные братья. Ответ Кая ее бы не вернул. — Ты ведь ее любил, да?

— Чжу Ли больше нет, — тихо сказал тот. — Многих больше нет, ты что, не видишь?

— Я не вижу.

Кай повернулся набок и с мольбой взглянул на него. Он с силой загасил сигарету и бездумно зажег следующую, не в силах вынести молчание.

— На похоронах премьера Чжоу Эньлая, — сказал он, — я пошел на площадь Тяньаньмэнь, читал дацзыбао и письма, которые принесли люди. Я выучил их наизусть. Говорю тебе, мир — я не верю. Я не верю в небес синеву. Я не верю, что сны неправдивы, что по смерти ответ не держать. Все это читали, и я подумал: а что бывает, когда сто тысяч человек учат наизусть одни и те же стихи? Что-нибудь от этого меняется? На площади Тяньаньмэнь столько скорбящих было… сотни тысяч рабочих. Плачущих у всех на глазах, потому что на пару дней им разрешили скорбеть публично. Пришли милиционеры и забрали все траурные венки. Люди были вне себя от ярости. Они собрались на площади и кричали: «Верните нам наши цветы! Верните!» И кричали: «Да здравствует премьер Чжоу Эньлай!»

Воробушку хотелось переслушать Пятую симфонию — вдумчивое ларго, в котором все отражалось как в зеркале. Шостакович стал тем композитором, кто наконец-то написал о презрении и вырождении, кто натравил гармонию на нее самое и вывел на чистую воду все скрипы и диссонансы. Годами он прилюдно говорил всем подряд, что работает над симфонией в честь Ленина, но до сих пор от этой рукописи не обнаружилось и следа. Когда его травили в 1936-м, а потом опять — в 1948 году, Шостакович отвечал: «Буду пытаться снова и снова». Хватило бы композитору, жившему в Воробушке, силы воли на такое? Но раз уж он знал, что и воля, и талант ушли, что толку было начинать заново?

— Воробушек, помнишь классику, что мы учили наизусть? Эти слова по-прежнему правдивы. «Хоть мы с Кун Юном и не одного рода и даже не однофамильцы, но я из дружеских чувств служу ему и готов делить с ним горе и печали»[16]. Мы всю свою жизнь этого ждали — и вот страна наконец-то открывает границы. Я тут думал… есть способы начать заново. Мы могли бы уехать.

Открывшиеся перед Воробушком возможности, которые должны были бы его обрадовать, вместо этого разбили ему сердце. Он был уже не тем, что прежде.