— Но красиво же, дедушка.

— Потому что слуха у тебя нет. И не было никогда, бедняжка.

Что было чистой правдой. Не далее как прошлым вечером он попытался поучить ее играть на эрху, а кончилось тем, что он орал: «Как может будущий ученый не держать ритм в четыре четверти?! Да даже вол это сможет!»

Теперь же Ай Мин взяла его за тонкую и сухую, как бумага, руку. Папаша Лютня отрастил животик, но ноги у него не пополнели, и напоминал он грушу, наколотую на зубочистки. Она боялась — вдруг он перевернется и его затопчут.

— Эй, ты! Юный Воробушек! А ну, помедленней! — проорал он.

Когда отец обернулся, Ай Мин представила себе воробушка, каким он, верно, был в детстве — вспышка песни и шорох перышек. Большая Матушка ей рассказывала, что в начале шестидесятых студентов консерватории послали на поля воевать с птицами. Они громко и вразнобой играли на своих инструментах с утра до вечера, чтобы ни одна пичужка не могла сесть на поле и клевать зерно. День за днем тысячи павших от изнеможения воробьев сыпались с неба замертво. «Очередной акт заботы со стороны Председателя Мао, — мрачно сказала Большая Матушка. — А еще говорят, будто от западной музыки никто не умер».

Теперь-то уж точно подобного варварства не случилось бы. Дабы отпраздновать начало 1988 года, Большая Матушка подарила ей новогодний календарь с надписью «Счастье грядет», выведенной плавными иероглифами над пухлыми личиками божеств Хэ-Хээрсянь. Сейчас, ведя за руку Папашу Лютню, она вспомнила эти слова и приободрилась. Счастье грядет. Хорошенькие скрипачки в ярких платьицах расступались перед ними. Хотела бы я быть музыкантом, подумала Ай Мин, просто чтобы так выглядеть. Но увы, она всегда предпочитала разбирать на части проигрыватель, а не слушать какую-нибудь старую сонату.

— Ох-хо, — сказал Папаша Лютня. — Старый пердун выдохся.

— А ты не спеши. Никуда мы не идем.

— Святая правда, святая правда.

Тихая Птичка стоял на месте и терпеливо ждал, словно существовал в ином измерении, где не было места несущимся мимо студентам. Они как электричество, восторженно подумала Ай Мин, шкворчащие электроны, а отец — реле. Или они время, а он — пространство. Ай Мин помнила, как, еще при жизни Председателя Мао, регулярно писала на отца критики. («Я плачу горючими слезами, сознавая, что я дочь вредительского элемента, агента капитализма…» «На этой войне штатских нет!») Она была тогда совсем еще ребенком, и отцу приходилось помогать ей выписывать самые хитрые иероглифы. Когда к власти пришел Председатель Дэн, подобного рода критики вышли из обихода. Они с отцом никогда о них не говорили. Сейчас было почти смешно вспоминать, как она честила его змеей или демоном — или даже змеедемоном — и что с такой легкостью от него отрекалась. Он научил ее защищаться, прячась за шумом.