— Ай Мин, можешь пойти со мной. Если хочешь.
Идти или не идти? В конце концов неудачная стрижка победила.
— Да все нормально. Побуду с папой.
Если Лин и была задета, она этого никак не показала; надела свои лучшие туфли и со всем изяществом вышла из дому. Мать всегда была безупречно элегантна, будто чужак в собственном доме — каковым она и была. Ай Мин с трех лет не жила с ней под одной крышей, и хоть вины Лин в этом не было, все равно у нее было чувство, что Лин лишь притворяется матерью. Ай Мин всегда было проще с двоюродной бабушкой Старой Кошкой — собирательницей редких книг, что держала передвижную библиотеку. Она возила книги по окрестностям в кузове грузовичка, прежде доставлявшего овощи. Старая Кошка жила в Шанхае сама по себе — «Я свободная современная женщина!» — и было ей уже под семьдесят.
Похороны должны были начаться в десять утра, так что Ай Мин с Воробушком неспешно завтракали. Он читал газету, а она переключалась между собранием писем Чайковского и «Искусством войны» Сунь-Цзы, и тишину нарушали разве что шелест страниц и негромкое ворчание отца в ответ на какую-нибудь статью — или просто на объявление. По «Радио Пекина» передавали то, что все и так знали, а потом повторяли это еще раз. Из соображений безопасности вход на площадь Тяньаньмэнь перекрыли, и людям приходилось собираться на близлежащих бульварах. Ай Мин поняла, что ждет не дождется нескольких секунд молчания на похоронах — потому что тогда радио наконец придется ненадолго умолкнуть.
Воробушек налил ей грушевого сока.
— Очень странно, что власти перекрыли Тяньаньмэнь. Кажется, товарищ Ху Яобан пользовался большой любовью…
Ох, бедный Ху! — подумала она. Она всю свою жизнь смотрела на портреты Ху Яобана, на его голову безупречно яйцеобразной формы, на человека, который считал, будто сможет изменить Китай изнутри, шаг за шагом ввести экономические свободы, по глоточку подносить процветание. Ай Мин все гадала: может ли такой способ вообще сработать? Кто на свете способен отведать нечто столь упоительное — экономические свободы и политические реформы — соленое и сытное, сладкое и полное обещаний — и удовольствоваться лишь одним кусочком? Кто смог бы терпеливо ждать, пока еще почти