— Н-да, — говорит Босков, — но согласись, что Леман воспринимает это несколько по-другому.
— Потому что у него здесь не все… — Мерк стучит себя пальцем по лбу. Ни на кого Мерк не способен разозлиться так, как на лучшего друга. — Леману всегда мерещатся ужасы, Леман тронулся от сомнений, но тут уж ничего не поделаешь, какой есть, такой и есть, ошибки — в самой схеме.
Босков глубокомысленно глядит на Мерка. Жаль, Мерк не очень сведущ в химии; наверно, голос Лемана стоит больше.
— А кроме того, — продолжает Мерк, — раз Киппенберг берется, значит, должно получиться, это же логично. Если бы не должно, тогда и Киппенберг не стал бы в это дело ввязываться. Для меня случай совершенно ясный.
Босков покачивает головой и произносит:
— Да, но Леман…
Мерк опять взвивается до потолка.
— Потому что он думает, будто наш Робби выдает сзади только то, что он в него тайком засунул спереди. А знаешь, почему так получается? Курт воображает, будто заранее должен знать то, что мы еще только собираемся узнать! И это он называет алгоритмом. Не зная
— Сгинь, — говорит Босков, Леман уже на пути к нему, а если они здесь встретятся, Боскову будет худо.
Мерк удаляется, исполненный несокрушимого оптимизма, а в кресле почти сразу же возникает Леман, который по обыкновению корчит нервические гримасы. С места в карьер он заявляет, что его лучший друг Мерк страдает слабоумием, вообще глуп от рождения и, кроме того, давно спятил.
— Патология! — говорит Леман. — Этот целенаправленный оптимизм производит поистине патологическое впечатление. А где основания для оптимизма, где, я вас спрашиваю? Восторженный лепет Мерка, как и обычно, минует суть проблемы. Никто и не говорит, что есть трудности