— Такова жизнь, — лаконично прокомментировала фрау Дегенхард.

Зазвонил телефон. Фрау Дегенхард сняла трубку и назвала себя. Потом спросила:

— А кто его спрашивает? — опустила трубку, зажала ладонью микрофон и задала еще один, вполне естественный вопрос, но уже другим голосом и в упор глядя на меня: — Хотите ли вы поговорить со своей знакомой, которая не желает называть себя?

— Дайте трубку, — ответил я.

Видит бог, у меня хватало забот, и, беря трубку, я понятия не имел, что меня ждет. Почему вдруг эта неожиданная резкость в голосе фрау Дегенхард, почему ее лицо вдруг приняло замкнутое, я бы даже сказал, оскорбленное выражение? Я приложил трубку к уху и сказал:

— Киппенберг слушает.

Полузабытый и такой знакомый голос снова заставил меня стать одновременно актером и зрителем: конференц-зал, возвышение, исписанные доски, стол, кафедра, телефон, Босков укладывает свой портфель, фрау Дегенхард не сводит глаз с Киппенберга. А Киппенберг говорит по телефону, и лицо его лишено какого бы то ни было выражения. Сцена в конференц-зале постепенно затемняется, из затемнения возникает будка телефона-автомата. Отчетливо, крупным планом девичья фигура. Это Ева. По зеркально поблескивающим стеклянным стенам проплывают огни едущих мимо машин. С улицы доносится приглушенный шум. Вечерний час пик.

Сколько миновало времени с тех пор, как Киппенберг в последний раз видел Еву? Понедельник, ночь, позавчера. С тех пор произошло очень много разных событий. Часть идеала готова воплотиться в действительность. А склонность к раздумью, смутное сознание, что не все в твоей жизни обстоит как надо, могли просто оказаться не угаданным тобой началом: твое «я» хочет быть перевернутым до основания, едва какое-нибудь действие даст тому необходимый импульс. Нынешний день принес с собой много решающего, принес и само решение. Преобразования начались. Ева является составной частью этого преобразовательного процесса. Она — мятеж, она — беспокойство. Про нее можно забыть, но от этого она не станет менее действенной.

— Трудно сказать, не знаю, — это Киппенберг говорит в телефон. — Если и да, то не раньше восьми. А уж когда перевалит за восемь, тогда больше не имеет смысла. В общем, после половины девятого ты меня не жди.

Он говорит очень деловито, но приветливо. Звонок его обрадовал, он не испытывает ни тени смущения от того, что те двое слышат каждое его слово: какие бы чувства он ни испытывал, по его голосу этого все равно не угадаешь. Вот почему его крайне удивляет, что телефонный разговор совершенно очевидным образом действует на фрау Дегенхард.