А сейчас все сошлось вместе. Ночью Ланквицем завладела ужасная мысль, что он может потерять свое последнее пристанище — лабораторию. И день не принес ничего, кроме горечи, обиды, обманутых надежд, а ведь он так много ждал от Киппенберга. Больно и за Шарлотту, с чем ей придется столкнуться… Да, все на него сразу навалилось, кто же может вынести это в одиночестве?

Ланквиц с трудом протягивает руку к кнопке звонка. Но фрейлейн Зелигер уже тут как тут:

— Доктор Кортнер спрашивает, не может ли господин профессор…

— Пожалуйста, — произносит Ланквиц. И, когда фрейлейн Зелигер поворачивается к двери, отдает распоряжение: — Будьте добры, кофе, коньяк и сигары! И чтобы никто нас не беспокоил, слышите! Ни-кто!

В своем кабинете Кортнер с довольным видом кладет трубку. Он гораздо лучше, чем можно было ожидать, перенес всю суматоху этих последних дней. И его как фармаколога не может смутить, что своим ровным настроением он обязан либриуму: когда с утра до ночи выкладываешься на работе, без таблеток не обойтись! Кортнер чувствует себя почти хорошо. Конечно, жена прожужжала все уши, чтобы он вернул домой чадо, дочка есть дочка. Но когда речь идет о том, чтобы выжить, семья должна отступить на второй план, иначе и быть не может. Он не беспокоится о том, как живется его дочери, пусть получает то, чего хотела. Когда не будет денег, сама объявится.

Гораздо больше беспокоят Кортнера его собственные дела. Правда, не так уж страшен черт, как его малюют, и, когда речь идет о новых постановлениях, часто сгоряча перегибают палку. Но в конце концов все спускают на тормозах, и можно спокойно жить дальше. Конечно, в ближайшем будущем кое-что изменится в структуре научной и педагогической. Нужно потрудиться, чтобы все эти преобразования не затронули институт. Если Киппенберг со своими людьми, связавшись с производством, добьется успеха, это прямо-таки подтолкнет вышестоящие инстанции к реорганизации института по плану Боскова и Киппенберга.

Ведь потом окажется, что успеха добились только те, в новом здании, а остальные пусть как хотят. Ланквица все это мало затронет, у него не только имя есть, но в свои шестьдесят три он может передать молодым столько опыта и знаний, что сумеет работать всюду, да еще, пожалуй, лучше, чем здесь. Но в то, что старику в этом случае удастся обеспечить своему заместителю равноценный пост, Кортнер и сам не верит. А перебираться в Лейпциг ему тоже не улыбается, даже к диалекту будет трудно привыкнуть.

Кортнер не подвержен иррациональным страхам, но чует опасность. Конференция работников высшей школы не вызвала у него беспокойства. А вот то, что Киппенберг со своими людьми именно сейчас подымает волну, увеличивает опасность. А опасность эту надо преодолеть. И преодолеть ее можно.