Например, быть кому-то нужным. Кортнер устраивает Ланквица потому, что удобен, ничего не хочет менять, принимает обстоятельства так, как они есть. И еще потому, что всегда умеет сказать те слова, которые хотел бы услышать шеф.

Ну что ж, он не самый способный… Да и зачем это ему? Если не можешь обогнать соперника, дай ему подножку и к финишу все-таки придешь первым. В студенческие годы, когда на последнем семестре началась борьба за места в Берлине, Кортнер ни секунды не пытался всерьез заполучить вожделенное место у Ланквица. Но он позаботился о том, чтобы и никто другой его не получил. Было три или четыре претендента, все способнее его. Но он подготовился заранее — и очень много узнал о своих соперниках, а ведь это самое главное: знать о людях их подноготную! И свои знания выложил старику. Один был членом партии и чересчур интересовался политикой, что было Ланквицу не по вкусу. Второй, случалось, выпивал лишнюю рюмку и потому не вызывал уважения. Третий питал тайную антипатию к теории неутилитарных исследований, которую Ланквиц проповедует и по сей день. Так в конце концов остался один Кортнер. О Кортнере никто ничего не знал. Он был незаметным, вызывал симпатию своей приветливой улыбочкой, у него еще не было начальственных замашек, да и кислотность была еще не столь повышенная. Кислотность он нажил себе уже в киппенберговскую эру, Киппенберг с самого начала вызывал у него неприязнь.

Кортнер часто думал о Киппенберге с уважением: как тот заарканил ланквицевскую дочку и в роли зятя сделался неуязвимым, и как укрепил свою позицию союзом о Босковом, и как за пределами института позволял приписывать свои успехи старику — это было ловко, ничего не скажешь. Может быть, Кортнер по-своему больше восхищается Киппенбергом, чем эти щенки в новом здании. Но уже несколько лет он ждет случая дать Киппенбергу подножку, чтоб тот наконец шлепнулся! И теперь, кажется, настал его час. Этого счастливчика, конечно, не снять с дистанции, но спесь с него будет сбита. Нимб вокруг него и их машины потускнеет, и вся компания в новом здании будет порядком скомпрометирована, если просто-напросто сбагрить это большое дело наверх, осторожно дав понять, что, несмотря на «Роботрон» и измерительную лабораторию, институт даже близко не может подойти к решению подобной задачи. Тогда высоким инстанциям и в голову не придет их реорганизовывать.

Кортнер обнаруживает шефа в лаборатории и, войдя, застывает у дверей с папкой под мышкой. Он скромно ждет, пока Ланквиц укажет ему на табуретку:

— Присаживайтесь, коллега.