Проект соглашения, который я привез, Ланквиц, конечно, не примет. Таким образом передо мной неотвратимо вставала проблема конфронтации. На этот раз меня не спасет ни тактическая ловкость, ни умение проникать в чужую психологию (кстати, вовсе не моя сильная сторона, как мне еще недавно казалось). И моя улыбка, подкупающая, примирительная и неопределенная, на этот раз не избавит меня от выбора: или на колени, или пинок под зад, третьего не дано. Если смотреть правде в глаза, я похоронил то, что меня до сих пор поддерживало — надежду на Боскова. Ведь мой страх перед разоблачением был не менее сильным, чем отчаяние от того, что придется вступить в конфликт с Ланквицем.

Если бы я обдумывал все это не теперь, в таком взвинченном и усталом состоянии, а наутро, выспавшись и овладев собой, на ясную голову, то я бы, очевидно, нашел выход из этой дилеммы. Но сейчас, поддавшись фатализму, который был мне совершенно не свойствен, я сказал себе: пусть будет то, что будет, эта лавочка давно запрограммирована, предоставь события их собственному течению, потому что ты давно уже упустил момент, когда еще мог разобраться во всей этой путанице. Но на следующее утро от фатализма уже не осталось и следа, и, занятый лихорадочной деятельностью, я ни о чем не думал, пока не оказался в давно уже назревавшей кризисной ситуации.

А сейчас, в понедельник, на рассвете мною овладело прямо-таки злорадное веселье при мысли, что именно этот Киппенберг служил кому-то образцом, и отнюдь не самым плохим, если судить по результатам.

Разговор об этом заводит в воскресенье вечером там, в Тюрингии, не кто иной, как доктор Папст. Ева в воскресенье полдня помогала на фабрике, замещая кого-то заболевшего. А вечером в маленьком доме Папста, словно это само собой разумеется, стол накрыт к ужину. Папст в восторге от того, что Ева ведет себя так непринужденно. Он вообще очень суетится вокруг нее. Киппенберг догадывается, куда он клонит, еще до того, как Папст начинает рассказывать о своей дочке и о том, что осенью она уезжает в Росток…

— Вам придется дать объявление, — говорит Киппенберг. — Одинокий отец ищет замену дочери. Потому что в данном случае нет никаких требований и нужна всего лишь койка где-нибудь в общежитии, а о таком уютном доме не может быть речи.

Папст, у которого за два вечера хватило времени узнать Евины мысли и поспорить с нею, поучает теперь и Киппенберга.

— Удобства, — говорит он, — высокий жизненный уровень для всех — разве не для этого мы трудимся?

— Видишь, — говорит Киппенберг Еве, — даже здесь, за тридевять земель, ты сталкиваешься с откровенным прагматизмом.