Миронов доложил о бое у хутора Попова комдиву. Фруктов, узнав об этом, не преминул упрекнуть Миронова. А в конце разговора сказал: «А мы на вас надеялись. Как же так вышло? Виновного надо отдавать под суд». А сам торжествовал. Теперь ему Суровикино не взять, раз спугнул противника.

Но Фруктов жестоко ошибся. Той же ночью подвижный отряд полка Миронова с ходу ворвался на станцию Суровикино. Об этом и сообщил в своем донесении Миронов в штаб дивизия. Из штаба дивизии — в штаб армии, из армии — во фронт, из фронта — в Ставку.

Кто был повинен в преждевременной переоценке едва обозначившегося успеха? То ли случай, перепутавший данные из донесения Миронова писарь, то ли радист. Или, может, какой тщеславный штабной работник. Но мироновское донесение со словами «подвижный отряд с ходу ворвался на станцию Суровикино» в сообщении Совинформбюро прозвучало в радиопередачах по всему Советскому Союзу и миру и вскоре появилось на страницах газет совсем по-иному.

«В течение 24 ноября наши войска под Сталинградом продолжали развивать наступление. На северо-западном участке фронта наши войска продвинулись на 40 километров и заняли город и станцию Суровикино».

Сам Миронов, совершенно не ведая об этом, что его маленькое, обычное очередное донесение (а сколько он их отправил за время командования на фронте — попробуй сосчитай, донесение, будто снежок, каким играет детвора, прокатившись сотни, тысячи верст, превратилось в огромнейший снежный ком — событие всесоюзного и даже мирового значения. А для него лично и первой инстанции его начальников оно было всего лишь снежком, рассыпавшимся внезапно, в ту же ночь.

Война на каждом шагу преподносила воюющим самые неожиданные и подчас коварные загадки. Одной из них была и эта «загадка», которую попытался, но не решил в ту ночь Миронов со своим полком.

Как только подвижный отряд полка ворвался на станцию Суровикино, Миронов приказал батальонам занять исходное положение для наступления. После короткого налета артиллерийского дивизиона он поднял полк в атаку. Вначале все шло хорошо. Немцы вели редкий огонь, и слышно было, как усиливал огонь наш подвижный отряд. Но когда приблизились к вокзалу метров на триста-четыреста, немцы открыли шквальный огонь. Они не давали поднять головы нашим бойцам. Миронов еще раз повторил беглый огневой налет и еще раз сделал попытку атаковать полком. Повторилась та же картина. Губить людей понапрасну и лезть напролом, не зная, что перед тобой за противник, и какая у него оборона, было по меньшей мере безрассудством, а по-честному говоря, преступлением. И Миронов принял решение отвести полк на исходный рубеж. «Но почему же подвижному отряду удалось ворваться на станцию? — недоумевал он — Почему?» Успех отряда и неудача при этом атак полка оставались для него теми загадками, которые нередко подсовывала нашим командирам война.