— Да, согласен, — не раздумывая, произнес Мюнц. Он торопливо отломил дольку апельсина, так что испачкал пальцы соком, и вынужден был взять салфетку.

— И что же, у тебя даже не возникает никаких вопросов?

— Нет. Впрочем… А что будет с Францем Бюргманом?

— Ты прав, Маттиас. Наш старый верный Франц. Мы должны позаботиться о его здоровье. Силы у него уже не те, чтобы тащить такой воз, хоть он и не хочет в этом себе признаться. Но мы нашли выход из положения. Он будет членом Госсовета. Неужели всей своей революционной борьбой он не заслужил того, чтобы на склоне лет воочию видеть и пожинать плоды своего многолетнего труда?..

Много позже, сидя напротив Бюргмана в его кабинете, Мюнц сообразил, что Франц на несколько лет моложе самого Ульбрихта. Но какое это теперь имело значение? После шестидесяти любой человек в силу естественных законов природы несет на себе отпечаток старости — кто больше, кто меньше. А над Ульбрихтом, казалось, природа была не властна: он так и дышал здоровьем. То ли дело было в том, что он не пил, не курил, занимался спортом, плавал, бегал на лыжах — словом, вел здоровый образ жизни, то ли просто за ним постоянно наблюдали врачи.

Поселившись в гостинице, и, судя по всему, надолго, Мюнц в первые же дни собрал у себя руководство округа: ответственных работников партии, профсоюза и исполкома. Отдельно он встретился с Франком Люттером, информированным лучше других, и проговорил с ним несколько часов. Только после этого он отправился в Айзенштадт на беседу с Дипольдом и Бартушеком, где заодно расспросил Хёльсфарта, Бухнера, Хайнца и других рабочих. Мюнц был достаточно опытен, чтобы тотчас уяснить сложившуюся вокруг перепрофилирования ситуацию. Совершенно очевидно, что Люттер и Бартушек возглавляли лагерь сторонников обновления комбината, а Дипольд и Хёльсфарт — лагерь противников. Но чем больше он слушал тех и других, тем труднее ему было разобраться, кто же больше болеет за дело, ставит интересы экономики страны выше своих собственных. Он понимал, что столкнулся здесь с конфликтом глубокого социального свойства, какие порой возникают в переломные моменты развития социалистического общества. Однако он был послан Центральным Комитетом сюда не затем, чтобы отдавать кому-то симпатии, а затем, чтобы провести в жизнь решение партии, и таковым было — перепрофилирование. Вот почему он должен был поддержать Люттера и Бартушека, ибо объективно правы были они.

Но вот кто был для него полной загадкой, так это Ахим Штейнхауэр. Он не вписывался ни в одну, ни в другую группу и, вообще, казалось, старался от всего держаться подальше — не то из трусости, не то из равнодушия, — такие люди бывают во всяком конфликте. И таких людей Мюнц ненавидел. Однако он не мог себе представить, чтобы именно Ахим принадлежал к этой породе, Ахим, с его горячим темпераментом и чуть ли не романтическим максимализмом, и потому решил приглядеться к нему повнимательнее. Но когда он углубился в подшивку «Факела», редактировавшегося Ахимом, тот стал для него еще большей загадкой.