О цензорской работе советские литературоведы не упоминали до второй половины 1980-х годов. Аксиоматически подразумевалось, что писательская свобода в социалистическом государстве не ограничена. Потому разночтения в прижизненных изданиях советских писателей полагалось интерпретировать как результат стремления авторов к совершенству.

В итоге проблемы восстановления купюр и выявления цензурных искажений вообще не ставились. При подготовке очередной публикации надлежало лишь выбрать издание, отражающее «последнюю авторскую волю».

С учетом советской цензурной установки, выбор был прост. Воспроизводить надлежало последнее прижизненное издание.

Абсурдность такого принципа очевидна. Это нотариус при определении порядка наследования должен установить и соблюдать «последнюю волю» завещавшего имущество. А текстолог не решает задачи нотариального характера.

Основная задача текстолога – установление наиболее репрезентативного текста. Что до «последней воли автора», то сам вопрос о ней уместен лишь в случаях, когда заведомо исключены такие факторы, как цензурное вмешательство и редакторский произвол. Но вряд ли нужно доказывать, что применительно к советскому литературному процессу исключать это неправомерно.

Вот почему и не следует откуда-либо с необходимостью, что «последняя воля автора» – на уровне изданий – предпочтительнее, например, предпоследней. Или первой.

Наконец, репрезентативный текст нередко реконструируется на основе нескольких источников: рукописей, публикаций. Текстологическое исследование не подразумевает поиск единственного верного решения. В каждом случае главное – аргументация текстолога.

Характерно, что в СССР принцип установления «последней авторской воли» не считался единственно уместным, когда речь шла о русской литературе XIX века. Существование цензуры в тот период можно было не отрицать. Хотя без редакторского и цензорского произвола не обходилось порою даже при издании пушкинского наследия[221].

Ильфа и Петрова тоже редактировали после их смерти. Прекратился редакторский произвол лишь с выходом собрания сочинений в 1961 году. Эти публикации в дальнейшем и тиражировались. Разумеется, с дежурными ссылками на «последнюю авторскую волю».

Впервые задача научной публикации дилогии Ильфа и Петрова, была поставлена в 1994 году. Сформулировал ее писатель и литературовед В. Т. Бабенко – основатель, а в ту пору и один из руководителей московского издательства «Текст»[222].