Здесь опять же предусматривалось отсутствие каких-либо ограничений для правоприменителей. Конкретизации в юридических документах не было. Значит, произвол допускался.

Как известно, к весне 1928 года сотрудники ГПУ арестовали в Шахтинском районе Донбасса группу инженеров и техников. Всем инкриминировалось участие в диверсионной организации, которой руководили из-за границы бывшие шахтовладельцы, ставившие целью разрушение угольной промышленности СССР.

Доказательства, подчеркнем, не требовались. Признавалось аксиоматически: инженеры и техники, получившие дипломы еще до возникновения советского государства, могут действовать в интересах прежних шахтовладельцев – как «буржуазные специалисты».

Аресты продолжались по всему Донбассу. После внесудебных расправ гласный суд начался 18 мая в Москве. Он продолжался более месяца, отчеты печатались в газетах и журналах.

Тридцать из пятидесяти трех инженеров и техников не раз в ходе заседаний подтвердили, что считают себя виновными. Приговоры – от расстрела до различных сроков лишения свободы, включая условные. Впрочем, нескольких подсудимых оправдали, что советской прессой трактовалось в качестве доказательства объективности тех, кто рассматривал «шахтинское дело». Ну а в постсоветскую эпоху оно было официально признано фальсификацией – наряду с другими процессами «вредителей»[54].

Отметим, что в 1928 году апробировалась очередная модель показательного судебного процесса. Организаторы «шахтинского дела» решали комплексную задачу.

Надлежало, прежде всего, оправдать большевистскую политику в горной промышленности. Там изначально ставилось целью максимальное увеличение добычи угля, даже и вопреки правилам эксплуатации оборудования. Материалы периодики убеждали, что причины аварий в Донбассе – не распоряжения чрезмерно азартных или невежественных руководителей, но «вредительство».

Термин «вредительство» стал ходовым. Он соотносился с пунктом 7 статьи 58 УК РСФСР: «Противодействие нормальной деятельности государственных учреждений и предприятий или соответствующее использование их для разрушения и подрыва государственной промышленности, торговли и транспорта…».

Многочисленные публикации в периодике «доказывали», что виноваты не большевики-руководители, а исполнители. Техники, инженеры…

В итоге все советские инженеры, техники, даже рабочие получили урок. Подразумевалось, что любую аварию чекисты могут счесть результатом «экономической контрреволюции».

У «шахтинского процесса» были и другие значимые последствия. Началась дискредитация нэпа в качестве своего рода питательной среды «вредительства».