Вот и сейчас, вспоминая имя очередного демона, я думал о том, что демоном (имеющим демона) надо бы назвать фигуру разностороннюю, всестороннюю, всепонимающую, укоренную во всем, выросшую как дерево, из материи почвы — Матери Сырой (вот именно что сырой) Земли, — такую фигуру, как Сократ или Достоевский, человека с огромным носом (это основной признак демонизма натуры), — человека, живущего обонянием, осязанием и вкусом, — почти глухого и слепого, в общепринятом смысле, человека, ибо демон заменяет ему и глаза, и уши. Ведь глаза и уши плохие свидетели тому, кто имеет варварскую душу, а демон — это обязательно человек с варварской душой. Широко открытыми глазами пусть смотрят на мир Платон и Гете, витающие в небесах средь золотисто–голубых эфирных сияний, а мы, дети земли, хотим всё (буквально всё) пощупать руками, положить на язык, поднести к носу. Зрение и слух изобретены существами, лишенными демона, — очень поздно изобретены! — изобретены как замена–садок, в который посажен один из всех демон: один пойманный демон света и другой пойманный демон звука. Каждый из них иногда воплощается — в этой музыке, или в этой живописи, — но, все равно, каждый из двух — один на всех. Нет искусства обоняния, ибо невозможно и ненужно оно. Для зрячих (то есть большинства) вполне достаточно их образов — этого суррогата, атрофирующего истинный демонизм.

И кстати, в нашем мире демонический человек, потерявший демона, становится совсем беспомощен. Вспомним того же Сократа, читатель, — перед самым судом демон оставил его — и что же? — мудрейший из людей не может шагу ступить самостоятельно и, как последний дурак, принимает цикуту.

— Ну что, больше не знаешь никого? — уже несколько раз нетерпеливо спрашивала Томочка.

— Ну, может быть, еще твой покорный слуга, хоть это и неудобно говорить, — сказал я, чувствуя по опусканию своей диафрагмы присутствие Теофиля (опять лезет не в свои дела).

— Нет, нет, удобно! Как раз очень удобно! — вскрикивала Томик, хлопая в ладоши. — Ты демон — точно.

Ну как вам это понравится, читатель? — полное признание, хотя:

— Томочка, но ведь я нисколько на тебя не похож.

— Но я же вижу… Но Марлинский! — ты все–таки думаешь, что он тоже?.. Нет–нет, это я так… — Последнее было добавлено с очень загадочным видом. Что — «так»?

— Ну–ну, Томик, выкладывай — я же вижу, что не так.

— Нет, не могу — это не моя тайна.

Подумать только, читатель, — не ее тайна! — естественно, какие же могут у Томочки Лядской быть тайны, кроме чужих? — у прозрачной, как вода в аквариуме, акушерки Томочки. Ничего, дорогая моя, долго ты не протянешь — расколешься как стеклышко. Не затем ли уж ты и заговорила о демонах?