— Я просто давно знаю Анжелику — она моя подруга. И с ее дядей я была знакома, — сказала Томочка.

Что ж, мне остается только развести руками и сказать: «как мир тесен». Я и сказал:

— Правда? А ведь можно было догадаться…

— Да! — смеялась Томочка. — Как все–таки тесен мир. А ты давно с ней знаком?

— Нет, я ее едва знаю; мы вчера ходили к ее матери по делу — как раз насчет дяди.

— Да–да!..

— Тома, не думай ничего такого — ты меня знаешь.

— Знаю–знаю, — хохотала она, совсем уже распоясавшись.

— Ну хватит! Ты прекрасно знаешь, что это не так, а трунить ведь и я над тобой могу. Как, кстати, твои психологические штудии? — спросил я, имея в виду Николая Сидорова?

— А твои парапсихологические?

— Мои неплохо — ты же все знаешь.

Томочка вдруг оборвала смех, сделалась серьезной и даже печальной.

— Грех смеяться, — сказала она. — Ведь Анжеле сейчас не до шашней. (Неужели все знает? — пронеслось у меня в голове.) У нее была несчастная любовь, — продолжала Томочка, — и до сих пор еще что–то происходит. Не хотела я говорить, но ведь между нами можно! Ведь мы оба ее знаем — ее надо беречь! — я ведь, понимаешь, потому тебе и говорю это, что ты ее мало знаешь, — можешь как–нибудь нечаянно поранить, а ее надо беречь. Только ты обещай мне, что никому ничего не скажешь.

— Ну, Томик!..

— Конечно! но все–таки… Помнишь, я говорила, что одной моей знакомой надо сделать аборт?.. — «Старики, женщины и беременные дети», — закружилось во мне, — он еще и стихами об этом… А я–то не мог даже сообразить — мог бы! — ведь забеременел он — она? оно? — от меня этим страшным младенцем, почему же и Лика, тогда, от него не могла?.. — Так как раз Анжелика, — закончила Тома.

Сердце Теофиля во мне застучало, екнуло; диафрагма упала; стало тошно. Я как бы вышел весь вон из себя: значит, то был не сон? значит, был тот подвал? — Что это с ним? — Теофиль! — Как он побледнел! — Вот я! — Пошел–ка ты… — Вдруг я увидел все глазами Томочки Лядской. Увидел себя с побледневшим лицом. («Почему это так его трогает?») Дрожащими губами пытался что–то спросить. Наконец и спросил:

— Сделали? — Вопрос получился такой, как будто не я это спрашивал, как–будто не Томе, а мне был задан этот вопрос. Никто не ответил.

— Когда это произошло? — наконец, скрепившись и лихорадочно вспоминая даты, спросил я.

— Это я помню точно: как раз в день смерти дяди Саши.