Для меня ведь нерв этой загадки был вовсе не в том несчастном ребенке, а в Лике: что с ней случилось? Я даже так до сих пор и не понимаю, почему я столь странно воспринял эту весть о ребенке, почему до такой степени разволновался? Скорей, волновался во мне Теофиль, но по поводу чего? — беременности или аборта? Пока что меня не интересовало ни то, ни другое — меня, повторяю, интересовал только этот факт фака. Я сразу отбросил очевидную для меня ранее гипотезу половой распущенности небесной цивилизации, но, с другой стороны, даже просто мысль о том, что Лика могла отдаться Марлинскому, была для меня нестерпима. Отдаться прыщавому уродцу Марли в мятой шляпочке на голове? — читатель, это ведь невозможно — эстетически.

— Но если там была такая любовь, — спросил я Томочку, — почему бы ей и не родить от него?

— Ты что, с луны свалился? — он же негр…

Да, читатель, Марлинский был негр. А что тут такого? — Печорин вон знал одного немца по фамилии Иванов… Да и потом — Марлинский ведь был литературным негром. Шутка! — что мне еще остается?

— Может, она его и до сих пор любит? — предположил я.

— Нельзя понять — любит, не любит, плюнет…

— А он что?

— Ой, ты знаешь — там все так запутано… Ничего не знаю!

Вот и весь разговор — конечно, ничего не знает! — и я покинул демоническую сплетницу.