«Смех несказанный воздвигли, собравшись бессмертные боги», — подумал я и не смог сдержать улыбки. Читатель, искренно мне отвечай, согласился ль бы ты под такою сетью лежать на постели один с золотою Кипридой?

Моя улыбка вывела Сидорова из столбняка — он несколько раз вздрогнул, выпучил глаза, открыл пошире рот — он изрыгнул на пол свой завтрак и бросился вон из комнаты. Вот тут–то он уже и действительно напоминал поверженного Зевсом Крона.

Сара вновь билась в истерике…

Но я избавлю вас от дальнейших подробностей. И так уже мне приходило в голову, что всю эту сцену надо либо выбросить, либо уж целиком переменить — сделать ее символичнее, что ли? Например, вместо описания вагинизма, — я где–нибудь во время разговора с Сарой выглядываю в окно и с высоты двенадцатого этажа вижу, как во дворе сцепились две собачки. Согласитесь, в таком взгляде свысока есть свои преимущества: и овцы целы, и волки сыты. Но, читатель, сколько раз повторять: ведь я пишу исповедь, а в исповеди неуместен этот кинический аллегоризм.

***

Из ванны я вышел первым и, одеваясь, на свободе глазел по сторонам. Между прочим, заглянул и в ящик письменного стола, где обнаружил толстую папку. Открыл, прочитал заглавие: «ИНСТРУКЦИЯ Министерства здравоохранения СССР от 26 VШ 1971 г. № 906–14–43». С первых строк я убедился в том, что это тот самый документ, который я хотел достать в связи с побегом Марли из психушки, тот самый, ради которого пошел я с Томочкой Лядской на поэтический вечер, тот самый, из–за которого столкнулся я с Сарой в чулане.

Будет ли осуждать меня строгий читатель за то, что, уходя, я захватил с собой эту папку? Думаю — нет! Этим гармоничным аккордом я и закончу повесть о своем последнем посещении Сары Сидоровой.

Глава 4. Сяо–Чу

Глава 4. Сяо–Чу

Что вы думаете об этом, читатель? — о том, что произошло у Сидоровых? Я думаю, что это нечто вроде экзистенциального литературного приема. И вот что интересно: в сущности ведь, экзистенциальная ситуация — это такая ситуация, в которой некогда размышлять, а надо поступать, иначе кто–то поступит за вас. Согласны? — ведь только поступок без размышлений безусловно выявляет внутреннюю сущность человека; а размышляя, вы можете перехитрить себя самого.

Так значит, если вы со мной согласны, пойдем дальше: экзистенциальная литература, вообще говоря, — есть очень громоздкая декорация, которая выстраивается на глазах читателя, чтобы в конце концов герой, загнанный в ее тупик, продемонстрировал нам, кто он есть. Вспомним Печорина и Грушницкого! — что за бредовые условия дуэли, и это только для того, чтобы Грушницкий, человек глупый, но пожалуй порядочный в сравнении, скажем, со своим приятелем, драгунским капитаном, показал окончательно то, что мы о нем уже и без того знаем (ведь знаем, читатель), — показал это стоящему чуть ли не на одной ноге над обрывом Печорину — который в результате имеет теперь уже полное моральное право пристрелить его, как бешеную собаку. Печорин поступает, Грушницкий тоже вынужден поступать, мы получаем урок. Но Грушницкий мог бы и не стрелять. Но тогда не было бы и «Героя нашего времени» — Печорин бы расцеловался с Грушницким, а потом плюнул бы, да и сжег свой журнал. Или, как честный человек, женился бы на княжне Мэри. Но, читатель, простите — это уже не Лермонтов, а Марлинский.