— О, монсеньор! — в густом голосе фламандца зазвучала горечь упрёка и благородное негодование. — Я бы скорее отсёк себе руку!

— Как тебя зовут, мой славный цирюльник?

— В Тильте меня называли Оливье Бородач, из-за моей привычки носить небольшую бородку.

— Она плохо вяжется с родом твоих занятий. Зачем она тебе?

— Я никому никогда не отвечал на этот вопрос, но мне кажется, что монсеньор способен понять, что недоступно другим людям, — аккуратно расчёсывая волосы дофина, цирюльник успел заметить шрам, — под бородой я прячу небольшую бородавку.

Присмотревшись, Людовик и вправду обнаружил бородавку, причём величиной она была с добрый кулак. Значит, кривых ног, уродливого горба между лопатками и длинных обезьяньих рук природе показалось недостаточно, и она наградила несчастного цирюльника ещё и этим гротескным наростом на подбородке. Людовик счёл за благо сменить тему и оставить беднягу наедине с его горестями. Внезапно ему вспомнилось недавнее оскорбление Карла Шароле, и он содрогнулся — Оливье цирюльник был карикатурой на него самого, его отражением в кривом зеркале, и все его физические недостатки повторяли недостатки дофина, только у бородача они словно были увеличены до омерзения.

— А как тебя величают в Лувене, мастер Оливье?

— Ах, монсеньор, в Лувене я изменил имя и избавился наконец от нелепого прозвища Бородач — ведь по-фламандски «бородач» означает ещё и «дьявол», ибо дьявол бородат, как известно всем, кто его видел. Теперь, когда я выучил французский язык, — гордо добавил он, — меня зовут Оливье Лемальве.

Людовик расхохотался.

— Кто-то снова сыграл с тобой злую шутку, Оливье. Когда ты в самом деле научишься говорить по-французски, ты узнаешь, что «lе malvays» на этом языке означает «злодей», так что твоё новое прозвище едва ли лучше старого.

Оливье «Злодей» в сердцах пробормотал по-фламандски что-то непонятное, однако Людовик расслышал в его речи слово «Карл».

— Уж не граф ли Карл так жестоко разыграл тебя?

— Монсеньор, граф Карл — высокородный рыцарь, а его родитель, герцог Филипп, — мой государь и повелитель. Но лезвие моей бритвы будет дрожать и дёргаться, если граф Карл когда-нибудь окажет мне честь и прикажет мне побрить себя.

Людовику пришло в голову, что Карл, наверное, тоже из тех, кто забивает живых тварей камнями.

Когда дофин отправился из Лувена в Женапп, резиденцию, предоставленную ему дядей, он взял с собой и Оливье Лемальве, и очень скоро выяснилось, что цирюльник одарён способностями не только в области бритья. Всю свою жизнь он провёл в городских трущобах, часто ночевал в сточных канавах, видел вокруг себя нищих и больных, увечных и подкидышей, имел дело с беглыми каторжниками, бездомными и прочими париями, которым не известны слова совесть и честь, а любовь, если это можно назвать любовью, проявляется у них в таких причудливых формах, которые просто не уложились бы в голове знатного и образованного человека. Этой любви чужды были беспредметная тоска и поклонение возвышенным идеалам — она была полностью, всецело сосредоточена на определённом предмете. Подобно тому, как собака привязывается к хозяину, любовь этих людей знала только одно — живое тело из мяса и крови и только ему была безраздельно отдана. И потому Оливье Лемальве, по природе своей, не мог быть предан идее — тот же животный инстинкт властно повелевал ему любить хозяина и служить ему и поистине его преданность была бескорыстной, бессловесной и нерушимой. Ради неё он пошёл бы на любые муки, хитрил бы и изворачивался, ради неё он мог жить и мог умереть.