В другой раз он рассказал дофину, что у короля случился сильнейший приступ подагры — рассказал ровно за неделю до того, как французский посол уведомил об этом герцога Филиппа.

— Меня это нисколько не удивляет, — заметил Людовик.

— Кроме того, он отхлестал конской сбруей Бернара д’Арманьяка в присутствии Пьера де Брезе и всего совета.

— За что?

— По моим сведениям, д’Арманьяк осмелился превозносить мудрость, которую проявили вы, монсеньор, когда покинули Дофине и воспользовались гостеприимством бургундцев.

— Старый добрый Бернар!

Об этом происшествии посол не упомянул при дворе Филиппа. В последние годы король прикладывал все усилия, чтобы предстать в глазах всего мира милостивым и справедливым монархом, отцом своих подданных. Однако предстать таким в глазах Оливье Лемальве ему не удалось.

С каждым днём он становится всё более желчным и всё более вспыльчивым...

Ещё через некоторое время Оливье узнал от своего старинного знакомого — аптекаря, что тот продал повивальной бабке графини Шароле пакетик морского луку, а это значит, что госпоже графине пришёл срок разрешиться от бремени и необходимы решительные меры. На следующий же день с амвона всех церквей Лувена было объявлено, что у графини начались схватки, и всех добрых бургундских подданных призвали неустанно молиться за неё.

Герцог Филипп написал Людовику, что крестовый поход должен быть отложен, ибо его долг государя и деда — присутствовать при рождении ребёнка и убедиться, что он благополучно пережил самые опасные первые месяцы — скажем, месяцев шесть. При этом герцог так уверенно говорил о неродившемся ещё чаде, как о «принце», словно появление на свет именно мальчика было предрешено. Тем не менее несколько часов спустя Оливье принёс своему господину весть о рождении девочки, а ещё через какое-то время официальное послание властителя Бургундии подтвердило это. Не более недели понадобилось, чтобы разнести в самые отдалённые уголки Европы весть о том, что в Лувене раздался первый младенческий крик принцессы Марии Бургундской. Людовик прислал в подарок на её крестины маленький серебряный крестик и поздравил графа Карла в личном письме. Новоиспечённый отец не ответил.

Дофин очень старался установить более тёплые отношения с сыном своего благородного и великодушного дяди. Он не понимал, чем вызывает его неприязнь.

— Если бы я был тайным советником монсеньора... — начал Оливье Лемальве.

— Но у меня нет тайного совета.

— Он будет у вашего высочества.

— Ну и что бы ты сделал, будь ты тайным советником?

— Я предположил бы, что граф Карл, видимо, заранее клянёт изменчивую фортуну, которая однажды перевернёт нынешнее положение дел; гость, почти изгнанник, станет сюзереном, а хозяин и благодетель превратится в вассала. Наступит день, и графу Карлу придётся преклонить свои изящные колени и поклясться в верности Людовику, королю Франции. Думаю, мысли об этом не дают ему покоя.