Весь день дофина была бледна и вяла. Она не вышла к заутрене в домашней церкви, которую они с Людовиком всегда отстаивали перед завтраком, и это удивило его — Шарлотта была набожна до суеверия. Он спросил у одной из её горничных, что произошло. Раулетта, так её звали, смущённо ответила, что госпоже дофине нездоровится.

— Нездоровится?! Так отвечают назойливому торговцу, а не мужу! Не смейте лукавить со мной, когда я спрашиваю о здоровье госпожи, не юлите! Итак, милейшая, отвечайте немедленно, что с нею такое? Я жду, чёрт побери!

В эту минуту в комнату, живая и невредимая, вошла Шарлотта, и незадачливая Раулетта ретировалась в полном замешательстве.

— Боже мой, Людовик, что с вами, вы смертельно бледны! Бедняжка Раулетта, она такая безмозглая! Вы испугали её.

— Прошу прощения. То есть нет, я не прошу прощения! Какое право имела она смертельно пугать меня?!

— Вы боялись за меня, Людовик?

— Разумеется, я боялся за вас. «Нездоровится» — это может означать всё что угодно. От такого ответа и впрямь не поздоровится!

— Мне гораздо лучше.

Она и в самом деле выглядела вполне здоровой.

Но в тот же вечер, когда они возвращались к ужину в замок, Людовик почувствовал, как её рука ослабела и обмякла в его руке. Шарлотта так и не научилась шествовать, лишь легко касаясь пальчиками вытянутой руки кавалера, как предписано французскими правилами этикета, и предпочитала ходить с супругом под руку, по более непосредственному итальянскому обычаю — вначале это немного смущало дофина, так как походило на публичные объятия, но со временем он привык к этому, и её милая непосредственность даже стала нравиться ему.

Её рука обмякла и безвольно повисла в его руке. Внезапно она оступилась и резко упала на ступени лестницы. Этот обморок случился так неожиданно, что Людовик не успел удержать её, хотя инстинктивное движение его локтя, которым он прижал её локоть, возможно, смягчило падение. Она лежала без чувств у ног дофина, её пёстрые юбки разметались вокруг, а высокий головной убор из отличного генуэзского кружева слетел с прелестной головки и откатился чуть в сторону. Изящные маленькие туфельки сверкали бриллиантами ему прямо в глаза — помнится, раньше его всегда огорчало, что их не видно под длинным платьем Шарлотты, впрочем, то были савойские драгоценности — только бриллианты, и среди них ни одного изумруда.

Мысленному взору испуганного супруга представились сведённые судорогой ноги, навеки закатившиеся под полусомкнутыми веками зрачки, воображение рисовало перед ним страшные картины: она задыхается на его руках, он видит, как лицо её бледнеет. Он почувствовал, как пена выступает у него на губах.