Круг рыцарей расступился, чтобы пропустить архиепископа, и тут же снова сомкнулся. И уже тогда, когда звуки органа и хора слились в мощном Те Deum, Людовик ощутил, как холодный обруч короны Карла Великого обхватил его голову. С этой минуты он становился rex regnans, правящим королём Франции.

Коронованный в Реймском соборе, облачённый в монаршие одежды, принявший помазание законный государь, в окружении улыбающихся вассалов подошёл к трону и воссел на него. Архиепископ принял у него жезл из слоновой кости. Людовик переложил скипетр в левую руку, а правую простёр к первым дворянам, которые, быстро сменяя друг друга, преклоняли колени и целовали её.

Он называл по именам каждого из них — всех, кто приносил присягу: своего угрюмого брата Карла, герцога Беррийского; степенного Бернара д’Арманьяка с его слезящимися старческими глазами, в которых светилась гордыня; Пьера де Брезе, который никогда не мог понять, что скрывается за улыбкой короля; Антуана де Шабанна, казначея покойного короля; герцога Алансонского, которого Людовик недавно освободил от смертного приговора, вынесенного отцом; Гастона де Фуа — право же, как странно преломились на его лице привычные черты этой семьи; графа Шарля де Мелюна, великого магистра Франции — для военного человека у него до странности вялый подбородок; Пьера де Боже, главу дома Бурбонов; Людовика, главу Орлеанского дома; глав других аристократических домов — Анжуйского, Артуа, Монморанси, Лавалей, ля Туров, Рогановы, Пентьевров, ля Тремулей, Клермон-Тоннеров. В то время как принцы крови один за другим наклонялись к королевской руке, целовали её и возвращались на свои места, Людовик заметил, что среди них одного не хватает. Где же Бургундский дом? Бургундец Людвиг Люксембургский только что принёс присягу от своего имени, как и граф де Сен-Поль. Но где же граф Карл?

Старый дядя Бургундия, разумеется, не преклонил колени, но он и не обязан был этого делать, поскольку Арраский договор освобождал бургундского герцога от личной присяги королю Франции. Но о его сыне в договоре ничего не говорилось. Людовик метнул гневный взгляд на Филиппа де Комина, который, казалось, был погружен в благочестивую молитву. Чёрт бы побрал этого демагога! Не подменил ли в сознании старого герцога этот казуист, этот мастер логических трюков и толкований личное освобождение от присяги наследственным? Не убедил ли он Филиппа, что если он может не присягать королю, то у его сына есть такое же право?

Судя по всему, убедил, во всяком случае, на лице герцога сияла самая открытая, честная и дружелюбная улыбка, какую только можно вообразить, — определённо он полагал, что всё в порядке. Людовик улыбался ему в ответ и благодарил Бога за то, что смертным не дано читать в сердцах.