Сердце пропустило удар.

Фотография. Силуэт в окне «Берлоги». Пририсованное в мобильном фоторедакторе схематичное пламя. Красное. Красное…

Марк не помнил, как оделся и выскочил из дома. Как на автопилоте прыгнул в машину. Как, на какой скорости вел. В ушах стучала кровь: ты-опоздал-ты-опоздал-ты-опоздал – и ничего больше. Красное перед глазами. Красное. Красное…

Он каким-то чудом не врезался в собравшуюся перед горящей гостиницей толпу. Бросил машину, оставив в ней ключи. Вдалеке вроде бы раздавался вой сирен, но он ничего не понимал. Кажется, бежал. Кажется, что-то орал. Или не он. Не он. Он сам был бесплотным, он видел со стороны только огромное черное чудовище, мечущееся в красном пламени. Бессильное, задыхающееся чудовище, истекающее алым.

– Янссенс! – Чудовище звало ее, надрывая горло, но ответа не было. Ее уже нигде не было. Поздно. Какие-то люди пытались его удержать. Метались черные тени на красном. Чудовище стенало, билось в агонии. – Янссенс! Алис!

Словно ее имя было могущественным заклинанием, способным воскрешать мертвых.

Кажется, его пытались удержать. Безрезультатно. Он просто стряхивал людей с себя, бессмысленно пытаясь пробиться вперед. К ней. В красный ужас. Он не мог оставить ее там одну.

Его сон оказался вещим. Он убил свою девочку. Красная комната, черные следы от его пальцев… черный дым, алое пламя. Оборванная красная нить, из черного обугленного конца которой сочилась кровь. Красная. Красное повсюду. Он опоздал. Думал, что газолин предназначался для него самого. Он не смог ее защитить, не от себя, так от своего прошлого, он…

– Марк!

Кто-то взял его за руку, и он вдруг замер. В этом прикосновении чувствовалось что-то, что заставило красное чуть отступить. Чудовище замерло. Он почувствовал, как возвращается, еще не полностью, но… глубоко вдохнул, закашлялся и обернулся.

– Марк…

Зрение тоже вернулось. Его девочка стояла перед ним босая, в одной майке на тонких бретельках и в спальных шортиках. Марк сгреб ее в охапку одним движением, ощупывая с каким-то отчаяньем – руки, плечи, спину, лопатки, позвонки – целая, невредимая и… живая. Марк облегченно выругался про себя.

Живая. Он не мог поверить, он продолжал ее стискивать, говорить ей что-то, пока наконец не понял – ей холодно, черт возьми, она стоит раздетая на улице!

Марк укутал ее в свою куртку, а потом подхватил на руки и понес к машине, не глядя ни на кого, не замечая удивленных взглядов. Усадив вперед, тут же завел мотор, включил печку и подогрев сиденья и вдруг понял, что руки дрожат и не слушаются. Перед глазами все плыло. Он сглотнул, изо всех сил пытаясь держаться в сознании.