– Гарриет? Ты только послушай.

– Можно я у тебя поужинаю?

– Нет, – растерявшись, ответил Хили. Дома все уже давно поужинали, но он так перевозбудился, что ему кусок в горло не лез. – Слушай, Эсси просто с катушек слетела. Раскокала пару стаканов в кухне и ушла, папа к ней поехал, а там к нему вышел ее дружок, и они та-ак поцапались, и папа ему сказал, что Эсси пусть даже не думает возвращаться, потому что она уволена. Ураааааа! Но я тебе не поэтому звоню, – быстро сменил он тему, потому что, услышав это, Гарриет затряслась от ужаса. – Слушай, Гарриет. У нас мало времени. Этот проповедник со шрамом сейчас стоит на площади. Их там двое. Мы их с папой видели, когда возвращались от Эсси, но я не знаю, сколько они еще там пробудут. У них там громкоговоритель. Их даже отсюда слышно.

Гарриет положила трубку на кухонную стойку и подошла к задней двери. И точно, сквозь оплетенную вьюнком веранду пробивалось дребезжащее эхо громкоговорителя: кто-то еле слышно орал в шипящий и потрескивающий старый микрофон.

Она вернулась, взяла трубку – на другом конце прерывисто, тихонько дышал Хили.

– Выйти сможешь? – спросила она.

– Встретимся на углу.

Было начало восьмого, еще не стемнело. Гарриет поплескала себе в лицо водой из-под крана на кухне, побежала в сарай, вытащила велосипед. Она выехала на дорожку перед домом, захрустел под шинами гравий, а потом – бух – переднее колесо стукнулось об асфальт, и Гарриет помчалась по улице.

Хили уже ждал ее на углу, на велосипеде. Едва завидев Гарриет, он сорвался с места, Гарриет поднажала и вскоре его догнала. Фонари еще не зажглись, в воздухе пахло жимолостью, лосьоном от комаров и обрезками листвы и веток от свежеподстриженных живых изгородей. Розы на клумбах вспыхивали в сумерках пунцовыми, карминовыми, померанцевыми огнями. Гарриет с Хили крутили педали, и позади оставались сонные дома, шипящие поливалки, визжащий терьер, который, подпрыгивая на коротеньких ножках, гнался за ними квартала два, но потом отстал.

На Уолтхолл-стрит они резко свернули за угол. Мелькнули широкие фронтоны викторианского особняка, где жил мистер Лилли, кровельные скаты накренились над улицей, словно острые носы вытащенных на берег лодок – над зеленой насыпью. Свернув за угол, Гарриет разогналась, отпустила педали и пару секунд просто летела вперед на полной скорости, а вслед ей несся пряный, недолговечный аромат плетистых роз мистера Лилли, которые алыми кучными облаками сползали по шпалерам возле его крыльца. Гарриет снова надавила на педали, и вскоре они с Хили вырулили к главной улице, похожей на зеркальную галерею: в густеющем свете белые колонны и фасады долгой величественной перспективой смыкались на площади, где в угасающей лиловой дали, на фоне иссиня-голубого холщового неба торчал хлипкий штакетник вокруг эстрады и виднелись белые ажурные стены беседок. Все замерло, будто под огнями рампы на сцене школьного театра (пьеса “Наш городок”), только вышагивали взад-вперед двое мужчин в черных брюках и белых рубашках, размахивали руками, вопили что-то, то наклоняясь, то изгибаясь, и пути их пересекались в центре и расходились крестом ко всем четырем углам площади.