Они надрывались, будто пара аукционистов, их мерные, микрофонные взвизги сталкивались, сшибались и разваливались на два отчетливых мотивчика: нечленораздельное басовитое бормотание Юджина Рэтлиффа и – контрапунктом к нему – истеричный, провинциально-гнусавый фальцет его молодого напарника, из которого резко выскакивали куцые гласные уроженца гор:

– …и мама…

– и папа.

– и несчастный твой малютка, что давно схоронен.

– И ты говоришь, что они подымутся?

– Говорю тебе, они подымутся!

– Говоришь, они восстанут из мертвых?

– Говорю тебе, они восстанут из мертвых!

– Библия говорит тебе, они восстанут из мертвых.

– Христос говорит тебе, они восстанут из мертвых.

– Все пророки говорят тебе – они восстанут из мертвых!

Юджин Рэтлифф топал ногами и так яростно хлопал в ладоши, что седой кок у него надо лбом растрепался и сальный клок волос теперь закрывал ему лицо, а паренек с торчащими во все стороны вихрами вдруг вскинул руки и затрясся в танце. Он весь дрожал, сучил белыми руками, словно бы электрический ток, который так и искрил у него в глазах и вздыбливал его волосы, вдруг прошел по телу, да так, что паренек забился и задергался на эстраде в самых настоящих конвульсиях.

– И я возоплю громко, как в библейские времена.

–. возоплю, как возопил пророк Илья!

–. возоплю так громко, чтоб дьявол обозлился.

–. Давайте, дети, позлим-ка дьявола!

На площади почти никого не было. В другом конце улицы смущенно хихикали две девочки-подростка. В дверях ювелирной лавки стояла миссис Мирей Эбботт, да возле хозяйственного магазина какая-то семейная пара наблюдала за представлением из машины с опущенными окнами. Рубиновый перстень у Рэтлиффа на мизинце (который тот легонько оттопыривал, будто держал в руке не тоненький, как карандашик, микрофон, а чашку с чаем) ловил багряные лучи заходящего солнца.

– … Вот-вот грядет Судный День…

– … И мы пришли, чтоб толковать вам Библию.

– … Мы пришли, чтоб толковать вам Книгу Книг, как в стародавние времена.