В глазах у Гарриет стояли слезы, и в них дрожал и плыл свет керосиновых фонарей, полумрак растекся, подернулся пеленой. И в то же время Гарриет будто глядела на все это со стороны, с ледяной злобой обзывала себя плаксой, а в стеклянных призмах то опадали, то вспыхивали озорные огоньки.

Похоронное бюро находилось в высоком викторианском особняке, который, ощетинившись башенками и угловатыми чугунными фестонами, стоял возле баптистской церкви на Главной улице. Сколько раз Гарриет, бывало, проезжала мимо на велосипеде и думала о том, что же происходит под этими сводами, в этих башенках, за этими окнами с козырьками? Иногда – вечерами, когда кто-нибудь умирал, – в витражном стекле самой высокой башенки теплился таинственный свет, и Гарриет всякий раз вспоминала статью о мумиях, которую она прочла в старом выпуске “Нейшнл Джеографик”. “До самой ночи жрецы-бальзамировщики, – было написано под фотографией (сумеречный Карнак, жутковатые огни), – трудились, чтобы подготовить фараонов к долгой дороге в загробный мир”.

Каждый раз, когда Гарриет видела в башенке свет, по спине у нее бежал холодок, и она сильнее жала на педали, летела домой или куталась поплотнее в пальто и вжималась в сиденье машины Эди, когда они с ней зимой, в ранних сумерках, возвращались с репетиций хора:

пели девчонки после хора, прыгая через скакалку в церковном дворе, –

Но какие бы таинства ни свершались наверху под покровом ночи – кромсали ли там, потрошили или набивали чьих-то близких, – внизу все тонуло в сонной викторианской мрачности. Полутемные комнаты и залы грандиозных размеров, плотный буроватый ковролин, неудобная обшарпанная мебель (плетеные кресла на обточенных ножках, старомодные банкетки). Лестница была отгорожена бархатным шнуром, красный ковер на ступеньках растворялся в темноте из фильма ужасов.

Владел похоронным бюро мистер Мейкпис, приветливый человечек с длинными руками и длинным точеным носиком, одну ногу он приволакивал после полиомиелита. Он был общительный живчик, которого все любили, несмотря на его профессию. Сейчас он, увечный вельможа, хромал от одной группки к другой, жал всем руки – всегда радушно, всегда с улыбкой, – и люди отступали в сторонку, любезно впускали его в свои разговоры. Его узнаваемый силуэт, вывернутая нога, привычка то и дело хватать себя обеими руками за бедро и протаскивать ногу вперед, когда она подворачивалась, – все это напомнило Гарриет картинку, которую она видела в какой-то страшилке Хили: там горбун-дворецкий, вцепившись себе в ногу, пытался выдернуть ее из костлявых пальцев нежити, которая тянула к нему лапы из могилы.